Тогда она спросила отца, указывая на свою кожу:
– Где все люди, похожие на меня?
Он шлепнул ее по губам, заставив замолчать. Детям не давали слова, напомнил он ей. Дети не задают вопросов – дети отвечают. Дети делают то, что им говорят.
Теперь она знала ответ. Женщины mulata[10] были здесь, в этих полях, одни свободные, другие нет, иные даже выдавали себя за креолок. Полугласное правило поработителей: смешайтесь, дабы mejorar la raza[11]. Испанские мужчины, ваше насилие – благо, ваше насилие делает расу этой колонии чище. И теперь таким, как она, можно сказать: ты не черная, ты – mulata, а mulata – это major[12], и поколения твоих потомков blanquear[13], подбираясь все ближе и ближе к белизне кожи, пока сами не начнут подчиняться тому же правилу. На каких-то плантациях вкалывали рабы, какие-то возделывали вольные крестьяне, обеспечивая свое существование на небольших наделах земли. Но у фермеров и у рабов, у гуахиро[14] и у креольских землевладельцев – у всех были свои причины ненавидеть королеву Изабеллу II.
В последние дни войны от свежих новостей из провинций час от часу становилось страшнее: публичные казни; целые деревни, сожженные дотла; прежде свободные черные фермеры, обращенные в рабство. Люди голодали. Болезни свирепствовали, выкашивая целые семьи. Тюрьмы были переполнены мамбисами[15]. Гибли народные герои.
А Антонио и Мария Изабель по-прежнему ежедневно по часу проводили за чтением в тени банановых пальм во время обеда. Антонио читал ей стихи кубинских ораторов и политические трактаты европейских философов. Карла Маркса и других мужчин. Они много дискутировали. Он учил Марию Изабель писать свое имя, зажимая перо в ее дрожащей руке, пока она выводила петли и росчерки на небольшом свитке бумаги, и даже не понимая букв, она видела в этих символах некое искусство, некую красоту.
– Сегодня будут особые чтения, – сказал он как-то. – Сразу после обеда. Сюрприз для рабочих.
– Мы не вернемся к «Отверженным»?
Они были на последнем томе, и чтения казались единственным событием, достойным ожидания в те смутные дни, когда любой стук копыт за окном приносил страх новых потерь.
– Вернемся, но для начала – сюрприз.
Мария Изабель по-прежнему оставалась единственной женщиной на фабрике, теперь изрядно опустевшей. Все прочие крутильщики были чьими-то отцами, мужьями и даже сыновьями, чьи суровые лица не могли скрыть их невинности, когда они курили puros