– Кепку сними, – не попросил – потребовал священник.
Человек снял с головы картуз и тут же исчез.
Тимофей поругал себя за резкость и несдержанность: мог бы и помягче сказать, поспокойнее. Все-таки первый прихожанин пришел, а он раскомандовался тут.
Но человек уже снова возник, робко выглядывая из-за второй, внутренней двери.
Отец Тимофей улыбнулся:
– Заходите, коли уж пришли. Спасибо, что пришли.
Человек вошел, держа кепку в руках.
Тимофей подошел, протянул руку:
– Отец Тимофей.
Испугался Тимофей этих слов, вздрогнул даже: ни один священник никогда не может называть себя «отец» или «батюшка». Это дело паствы так величать, священнику никак нельзя. И у паствы, и у пастыря Один Отец, единственный.
Но почему-то вырвалось это слово, обратно уж не загонишь.
– Сергей, – робко представился человек.
Отец Тимофей вздрогнул, услышав собственное, забытое уже имя.
Почему-то вспомнил, как пришел к отцу Филарету и как обозлился, впервые услышав от него про смирение.
Зачем это вспомнилось сейчас? Непонятно…
Человек топтался у входа, явно не решаясь задать вопрос.
Отец Тимофей пригласил его сесть на скамью. Присел рядом.
– Я тут работаю на молокозаводе, – тихо произнес Сергей. – Молоко разливаю в бутылки. Ну, в смысле слежу, как агрегат разливает. Молоко хорошее, натуральное. Пользуется спросом. Зарплату дают регулярно. – Он помолчал. – Жена у меня есть. Одна. И сын. Один. – Он еще помолчал и спросил: – Вас, говорите, отец Тимофей зовут? А вы чей отец?
И снова дернулся священник от этих слов: как же он посмел сам себя отцом назвать? Как?
– Паствы своей. Ваш, например.
Сергея аж подбросило на скамье:
– Мой? Странно, как у вас, в церкви, все устроено. Видите меня в первый раз, а – нате вам! – отец. Как такое возможно, не могу понять.
Отец Тимофей посмотрел на Сергея внимательно. Не строго, а изучающе, как смотрит человек на новую, неизведанную доселе местность.
Поднялся и стал нервно ходить перед скамейкой.
Потом, уже после этого разговора, отец Тимофей все думал: как же это он посмел назвать себя отцом? Как же так позволил гордыне овладеть собой, да еще и где: в Храме Божьем?
И чем больше думал, чем отчаянней молился – тем отчетливей понимал: нет на нем греха, нету! Ну, никак не объяснить этим не знающим Бога людям, что он не просто тут в Храме трудится, но болеет за них за всех, переживает, мучается… Как отец страдает за своих неразумных детей. И как по-другому ни старайся – не скажешь иначе. Не придумано лучше…