– Очень приятно. Варенька, а почему ты не предложишь Герману Львовичу чаю?
Я, разумеется, отказался и быстро стал прощаться.
– Герман Львович, – сказала Варвара, когда вышла на площадку проводить меня, – мне очень неудобно перед вами. Вы нам… вы мне очень помогли.
– Не преувеличивайте, Варвара. Идите лучше пакеты разбирать.
Я уже спускался. Она дождалась, пока я не пройду лестничный пролет, и ещё раз попрощалась, слегка наклонив голову:
– Поклон вам и спаси Бог.
«Поклон вам», думал я уже в дороге. Сколько людей – и все, если присмотреться, не похожи друг на друга. Вот хотя бы эта Варвара. Я попытался вспомнить ее на работе, но ничего особенного не пришло на память. Только если то, что, несмотря на ее возраст, она никогда внешне не выделялась броскостью. Лицо – обычное, немного даже бледное, но, может быть, потому, что все светлые девушки, не пользующиеся явно косметикой, кажутся невзрачными. Хотя лично меня это и раньше всегда привлекало какой-то чистотой, свежестью, физической и внутренней, а уж в тот период вид женщины, пользующейся косметикой, меня почти ранил, вызывая болезненные ассоциации: мне сразу в голову приходили наши отношения с женой.
Я был доволен, что приехал домой позже обычного: меньше времени оставалось до сна. Как всегда, разогрел еду (в основном это были полуфабрикаты), выпил. У меня это в норму уже вошло – выпивать во время еды и потом, сидя у ящика при просмотре информационных программ (иные я не жаловал, потому что все они, как мне казалось, могли коснуться моей раны). Сидел и пил, пока алкоголь не заглушал то, что не отпускало в течение дня. В то время самыми неприятными днями для меня были выходные, когда я оставался наедине со своими проблемами, а самыми, если можно так сказать, желанными – вот такие короткие вечера, когда я мог после работы накачаться коньяком. Думаю, без этого мне выстоять было бы труднее. Может быть, волевому человеку по силам найти выход даже из самого безнадежного положения, но я выбрал самое доступное: ночью – коньяк, днем – работа. И ни на минуту не оставляющие тебя воспоминания прошлого и недавнего, и томительное ожидание любого знака от близкого, любимого человека, ставшего причиной твоей боли, – пусть лишь звонка, который, конечно, ничего бы не решил и, скорее всего, только добавил боли, – ожидание, связанное с эфемерной надеждой, что связь с этим человеком не окончательно потеряна, что ещё может произойти чудо и все вернется. Нет, конечно, я понимал, что произошла катастрофа, но ум мой, как, наверное, у многих оказавшихся в моем положении, пасовал перед сердцем. Человек в отчаянье надеется на иррациональное, потому что ни на что другое надеяться уже невозможно. Верующим, знаете, проще, мне же с этой болью приходилось бороться одному.