– О, – иронично улыбаясь, ответил Нерон, – вот зачем Августина плотно закрывала занавески.
– Да, она хочет приучить тебя и народ к мысли, что брак между вами неизбежен. Ведь ты боишься ей, Август.
– Заткнись, Тегеллин. Не смей говорить так о моей божественной матери, иначе я разобью кифару о твою голову, – прорычал Нерон и крикнул в пространство: – Дайте мне кифару, освещённую в храме Аполлона!
Он стоял голый в окружении своих вольноотпущенников и друзей и морщился грязным лицом. Он хотел быть в этом мире актёром, поэтом, певцом, кифаредом, великим спортсменом. Чтобы спустя тысячи лет люди восхищённо говорили бы о нём: «О! Я знаю! Это известный всем Нерон. Его сладкий голос и поныне никем не превзойдён!» Император мысленно видел огромные толпы людей, которые нескончаемым потоком шли мимо его статуй великого олимпионика, великого кифареда, великого певца и великого актёра. Люди на разных языках говорили: «Великий… великий… великий…» Нерон был весь в далёком будущем, как вдруг услышал рядом с собой раздражённый голос Тегеллина:
– Август, вернись на землю!
Император вздохнул, оторвался от созерцания чудесных видений его славы и быстро перешёл к земным делам:
– Смойте с меня грязь. Я иду за Поппеей.
И опять прозвучал вечно недовольный, скрипучий голос Тегеллина:
– Август, на том пути тебя ждёт в закрытых носилках Акта.
– Хм… а разве отменён закон, запрещающий частным лицам использовать носилки с занавесками?
– Каков будет приказ, Август?
Несмотря на падение, Нерону понравилась гонка, и он был в благодушном настроении, к тому же ему хотелось встретиться с любовницей Актой, красавицей Актой. Её в своё время подарил Нерону Сенека. Она была рабыней. А после того, что Акта показала императору в постели, он громовым голосом приказал заковать её в кандалы и вызвать претора. Претор торжественным, медленным жестом руки опустил свой жезл на кандалы, что сковывали нежное тело рабыни, и произнёс формулу. Действие претора означало, что девушка никогда не была рабыней и отныне получала статус «гражданка Рима». Теперь она была богатой.
Но, взяв в руки новую кифару, император тотчас забыл о любовнице, о сладких минутах стремительной гонки, начал настраивать струны, к которым никто не смел прикасаться, кроме Августа.
Когда он закончил настройку инструмента и ласковым движением провёл по струнам, и услышал их нежный звук, то в порыве чувства громко воскликнул: