– Его хранят боги, – с огорчённым вздохом сказал Натал.
– Боги здесь ни при чём, – задумчиво проговорил Сенека, внимательно глядя вниз. – Насколько мне известно, в древние времена был принят закон: за спасение жизни правителя республики, человека любого звания и места рождения сенат обязан был наградить достоинством патриция.
– О чём ты говоришь, Сенека?
– Так, рассуждаю на отвлечённую тему.
А утром Сенека увидел в пустой приёмной императора двух евреев.
Сенека, излагая Нерону план убийства его матери, в то же время мысленно обдумывал план спасения Августины. Но Августина не хотела спасаться от своего сына, потому что была сильной женщиной с мужским характером. Она верила Сенеке. Внимательно посмотрела на его напомаженное лицо и спросила:
– Есть план убийства?
– Да. Сейчас ты получишь приглашение от него приехать в приморское поместье Бавлы…
– Вот ты и выдал себя! Ты придумал план, потому что у Луция Агенобарба в голове мусор.
– Августина, ты можешь думать что угодно, но пожалей Октавию, если она тебе дорога. Нерон решил отправить её на остров Пандатерию после того, как убьёт тебя. Более того, он обещал Поппее голову Октавии.
Божественная мать ощутила, что её сноха задрожала от ужаса.
В это время стал звучать грохочущий бег воина. Все посмотрели вдоль улицы, в ту сторону, где был дворец императора. Оттуда бежал центурион с поднятой над головой табличкой. Он протянул её матери Нерона.
– Август просил дать устный ответ.
Уже в этой просьбе заключалась некая опасность, потому что Нерон, обладая удивительной памятью, обладал и скудостью ума, и всегда требовал от всех письменных ответов, чтобы потом обсудить их с Сенекой, друзьями или с вольноотпущенниками.
Агриппина прочитала то, что продиктовал Нерону Сенека, и перевела взгляд от таблички на центуриона.
– Да, Августина, – принуждённо улыбаясь, заговорил Сенека, – я вынужден признаться при Октавии, что это правда, что мы с тобой действительно занимались любовью, прячась от Ливиллы и Калигулы.
Она, красивая женщина, холодно посмотрела на лысого крепкого старика с морщинистым лицом, изжёванным многими удовольствиями жизни.
– И напрасно, Сенека, ты вынудил самого себя признаться… Центурион, передай сыну, что я сейчас же еду в Бавлы.
– Так точно, божественная мать. А ты, Сенека, вернись во дворец. Так приказал Август, – громыхнул тяжёлым голосом центурион и побежал по улице на Эсквилин.