– Иосиф делает левой рукой так, а правой – так. А ногой так. А потом – вот так.
Красавица рассмеялась и целомудренно прикрыла глаза ладонью.
– Неужели он так делает? Евреи скромные.
– Он почти эллин.
– Но почему Иосиф молчит?
– Он готовится для особливых отношений.
– Да, Поппея, – заговорил Иосиф нарочито греховным голосом. – Я хотел бы говорить с тобой таким языком. Но понравится ли он тебе?
– Не знаю, – мягко ответила Поппея, покачав в сомнении красивой головой. – Попробуй убедить меня своим красноречием, если оно есть у тебя. Я хочу тебя послушать. – Она указала жестом руки на место против себя в носилках, а рабам властно приказала: – Домой.
Тиберий торопливо шепнул на ухо Иосифу:
– Она ждёт от тебя другое. Запомни. Иначе посмеётся над тобой.
Едва Иосиф поднялся в носилки, как быстрая рука задёрнула занавески. Поппея откинулась на спинку кресла, чуть раздвинула ноги и, холодно глядя на Иосифа, сказала ледяным голосом:
– Я слушаю тебя. Не разочаруй меня разговором.
Иосиф придвинулся к Поппее и, обняв её узкий пояс, правую ладонь погрузил между ног молодой женщины. Лицо Поппеи дрогнуло. Она удивлённо посмотрела на Иосифа, мягко отстранила от себя его правую руку и удержала в своих пальцах.
– Мне показалось, что меня обняла девушка. У тебя объятия женские. Знай. Я в сомнении.
– Поппея, позволь мне разрушить его.
– Не здесь, – ответила Поппея нежным задушевным голосом. – Я хочу подождать и посмотреть на тебя.
Он не верил ей и порывался продолжить то, что начал. Поппея крепко сжала его руки в своих руках. Она влюбилась, поэтому природа заставила её вести себя сдержанно, что было удивительно для самой женщины. Она не знала себя такой.
Вдруг чьи-то пальцы появились на занавеске и резко, разрывая материю, отдёрнули её в сторону, открыли носилки. Иосиф увидел лицо того преторианца, которого он в прошлый день ударил в пах. Но это был не преторианец, а патриций, друг Нерона Отон. Рядом с ним стоял второй друг Нерона, Афраний Квинциан, сенатор. За их спинами лицом к стене стоял ещё один сенатор Флавий Сцевин. Он напряжённо вглядывался в стену, не понимая, куда девался дверной проём, через который только что прошли его друзья. Он слышал их голоса. Ощупывал рукой стену, не веря своим глазам. Увы. Рука не находила проём. Сцевин был трезвый. У него ослабел разум от обжорства, пьянства и разврата. Он мог есть и ел по два-три дня непрерывно, запивая еду огромным количеством вина. И если каждый его друг, любой патриций извергал содержимое желудка через тридцать минут, то Сцевин выблёвывал пищу сразу после её приёма. Рабы с корытами в руках колонной стояли перед его ложем. От неестественного напряжения желудка разум Сцевина быстро слабел. Он часто забывал, где находился. А чтобы прояснить своё сознание, Сцевин по привычке совал в рот перышко. Вот и сейчас он сунул в горло перо, облил стену, но проём почему-то не открылся перед ним.