Мари-Жозеф бегло набросала на бумаге торс русалки. Слой жира смягчал очертания тела, но не мог скрыть хорошо развитых мускулов и мощных костей.
– Мадемуазель де ла Круа!
Мари-Жозеф испуганно вздрогнула. За ее спиной появился граф Люсьен. Он обратился к ней полушепотом, хотя в таком невероятном шуме и гвалте мог бы говорить в полный голос, нисколько не опасаясь отвлечь Ива. Тем временем его величество и придворные старательно отводили глаза от Мари-Жозеф и графа Люсьена.
– Заставьте эту тварь замолчать! – властно произнес он. – Ради его величества…
– Я ее кормила, – прошептала Мари-Жозеф, – и поняла, что, когда она голодна, она кричит по-другому. Не знаю, может быть, ей не нравится музыка?..
– Да как вы смеете!..
Она покраснела:
– Я не хотела…
Однако он справедливо ее одернул. Если его величество покинет импровизированный анатомический театр, не выдержав шума и воплей, значит Ив упадет в его глазах. Карьера Ива, его положение при дворе явно пострадают.
– Она поет как птица, – сказала Мари-Жозеф. – Если закрыть клетку, как делают с птицами, русалка, может быть, замолчит.
Взгляд графа Люсьена, брошенный на клетку, был столь выразителен, словно он без обиняков назвал Мари-Жозеф дурой. Клетка вмещала в себя весь фонтан, а верх ее почти касался потолка шатра. Чтобы полностью закрыть ее, потребовался бы еще один шатер.
Граф Люсьен прохромал к русалочьей клетке, жестом подозвав нескольких лакеев:
– Принесите вон ту сеть.
Сеть из толстых веревок со стуком упала на доски помоста.
А плач русалки все не умолкал. Мари-Жозеф сама готова была разрыдаться, ведь если они станут ловить русалку сетью, если заставят ее замолчать, засунут ей в рот кляп, то вся дрессировка, на которую она потратила столько сил, пойдет прахом.
Мари-Жозеф лихорадочно зарисовывала мертвого водяного, пытаясь поспеть за объяснениями Ива. Эпидермис, дерма, подкожный жир, связки. Ей бы хотелось запечатлеть кожу морской твари во всех подробностях, в большом увеличении, пока она окончательно не разложилась, – возможно, за неимением собственного под микроскопом Шартра, если герцог разрешит им воспользоваться.
За фонтаном лакеи сняли боковые шелковые полотнища шатра и отнесли их к клетке. По знаку графа Люсьена они повесили белый шелк на прутья, отделив русалку от его величества. Хотя тонкий занавес едва ли мог заглушить звуки или объять морскую тварь ночной тьмой, чтобы, обманутая, она нырнула на дно фонтана и заснула, Мари-Жозеф предполагала, что все-таки стоит попробовать. Плотную парусину нельзя было привезти из Версаля быстрее чем за час, а из Парижа – быстрее чем за день.