Из-за занавесей приплыло облачко табачного дыма. Мадам де Шартр с наслаждением затянулась тоненькой сигарой, а потом передала ее мадемуазель д’Арманьяк; та поглубже вдохнула дым и сладострастно выдохнула. Мари-Жозеф захотелось присоединиться к ним, но у нее не хватало смелости.
– А вот и маленькая монашка, – процедила мадам Люцифер.
– Вы совершенно правы, мадам де Шартр.
Мари-Жозеф застенчиво улыбнулась, надеясь, что они предложат ей сигару.
– Полагаете, что она идет исповедаться? – спросила мадемуазель д’Арманьяк.
Дым струился от ее губ, а запах табака заглушал аромат апельсиновых цветов.
– Или исповедать нас?
Мадам Люцифер придвинулась к Мари-Жозеф. Драгоценности на ее корсаже сверкали, затмевая сияние ее безумного взора.
– Вы сообщите о наших прегрешениях своему брату, душенька, или моему отцу-королю?
– Мне не пристало обращаться к его величеству, – возразила Мари-Жозеф. – А мой брат всецело поглощен работой. Он не читает проповеди и не исповедует.
– А какие еще не приличествующие духовному лицу науки он изучает? – спросила мадемуазель д’Арманьяк уже более дружелюбным тоном.
– Мой брат не изучает никаких наук, не приличествующих духовному лицу!
– Ах, какая жалость! – вздохнула мадемуазель д’Арманьяк. – Подумайте, мадам де Шартр, скольким грехам можно было бы предаться с таким красивым священником!
– Сейчас подсчитаю, моя милая, – и я могла бы совершить на один грех больше, чем вы.
– Полагаю, на два больше, ведь вы же замужем!
Обе дамы рассмеялись. Мадемуазель д’Арманьяк передала сигару мадам Люцифер, и та проскользнула за апельсиновые деревца.
Глашатай остановился на пороге Салона Марса и трижды ударил о паркет жезлом:
– Званый вечер начинается!
Мадам Люцифер за рукав увлекла мадемуазель д’Арманьяк с глаз долой.
Показался его величество, возглавлявший процессию свиты в Салон Марса, на вечерние увеселения. По правую руку шествовал его святейшество. Ив шествовал слева – рядом с королем и папой, даже превосходя положением короля и королеву Англии, следовавших сзади. Мари-Жозеф была столь поражена, что замерла на пороге, открыв рот, и лишь в последнее мгновение, спохватившись, отпрянула и присела в глубоком реверансе.
Его величество остановился. Перед нею появились его белые шелковые чулки, красные башмаки на высоких каблуках, ноги, некогда славившиеся безупречной формой и малым размером ступни, но ныне жестоко истерзанные подагрой.