– Ну почему, почему я только вот не такая птица? Почему я вот так же, как эти Божьи создания, не могу летать, так же быстро, легко и беззаботно? И совсем не думать больше ни о чем? – И на ее черных, длинных ресницах, выступили, заблестели мелкие слезы. Она приблизилась к небольшой зеленой рощице. И там устало присела на срубленную кем-то не так давно молодую березку. Светло-зеленая, совсем еще клейкая листва, казалось, ей шептала: «Не плачь, не плачь. Все пройдет. Пройдет и это!». А женщина слушала этот шелест листвы. А потом, подняв голову, наблюдала за полетом птиц. А ее память совсем не к месту прокручивала кадры, которые просто хотелось забыть, вычеркнуть навсегда из памяти. Ей опять вспомнилось слегка приоткрытое окно, в которое врывались ароматы запоздалой весны. И потом осторожный скрип дверей. Глуховатый, прокуренный мужской басок бригадира стройбригады: «Ты, Милка это, крепись. Нет больше твоего Саньки! С лесов сорвался». И с грустью мысленно добавила: «Нет больше моего Саньки, нет! И не будет! Это что, моя судьба вот такая? А что же тогда такое Судьба? Это какое-то наше предназначение? Путь, уготованный нам Господом здесь, на Земле? Не знаю. Говорят, если господь кого-то любит, то испытывает его. Не слишком крепко ли тогда любит меня Господь? Почему-то слишком много испытаний выпадает на мою судьбу? Почему?». Отдохнув немного, она поправила косынку. Обратно взяла ребенка на руки. И неторопливо пошла в сторону деревеньки, которая чернела вдалеке. А в висках жарко билась, пульсировала кровь: «Нет моего Саньки! Нет! Нет! Нет! И больше не будет!».
Тяжело, натужно, как старуха, скрипнула зеленая калитка, пропуская ее во двор, чисто выметенный. И залитый серым, безжизненным бетоном. Ни травинки тебе, ни цветочка! И женщине показалось, что весь этот бетон сейчас придавил ее, сделал похожей на маленькую, испуганную серую мышку. И этот мышонок только и мечтает побыстрее проскользнуть в свою крохотную норку. При этом, не попадаясь на глаза злобной кошке. И спрятаться там, затаиться. В хлеву завозилась, замычала корова. Потом вторая. Недалеко перехрюкивались сонными голосами жирные, обкормленные свиньи. Казалось, в этом сонном течении жизни совсем ничего не изменилось. Все так же рылись белые куры в огромной навозной куче. И все так же весело, голосисто, кукарекал петух, взлетевший на ее макушку. Но нет, Мила-то знала, что все уже не то. И жизнь будет идти совсем по другому сценарию.