Поэтому неудивительно, что на всех континентах, во всех цивилизациях, у всех народов в великих мифах об истории человечества всегда говорится о дереве. Почти в любой культуре дерево связано с происхождением человека, с его жизнью, становлением и делами. Вокруг дерева строится бессчетное количество ритуалов, оно – символ космоса, оно порождает богов, превращается в добрых великанов и обратно; и в античных мифах, и в современной поэзии – от «Филемона и Бавкиды» Овидия до «Превращения Пиктора» Германа Гессе – везде присутствует дерево, мировое древо. Ось мира (axis mundis), оно пронизывает все сущее, как центральный стержень, вокруг которого все вращается. Из его ствола прорастают вселенные, на его ветвях цветут галактики и растут миры с их существами, сохраняя связь с ним и со всем остальным. Образ мирового древа есть и в высокоразвитых культурах, и в традиционных родовых общинах: это Иггдрасиль у древних германцев, а еще раньше Гаокарана в Персии, дерево Хулуппу у шумеров, Кискану в Вавилонии, и Киен-Му в Китае, и Сикомора в Египте, и еврейское Эц Хаим, и Вакан у индейцев сиу, и Ашваттха у индуистов в Индии. Будда обрел просветление в тени дерева Бодхи, а Мерлин – на верхушке сосны.
В германской мифологии на одни деревья возвращались души умерших, а на других души еще не рожденных людей ожидали начала жизни. Для наших предков деревья, природа – все было пронизано божественным духом. Эти люди обходились с окружающим миром с огромным вниманием и почтением, постоянно осознавая себя частью вечного круговорота: рождение, жизнь, смерть и новое рождение. В просторных священных рощах, под величественными священными деревьями исполнялись ритуалы, песни, молитвы, танцы и жертвоприношения. Доисторический человек, может быть, не обладал таким большим разумом, как человек сегодняшний, однако точно отличался бóльшим благоразумием, поскольку не разрушал того, что лежит в основе жизни, а делал все, чтобы сохранить ее невредимой. У нас нет права свысока смотреть на древних.

В архитектуре времен больших строительных мастерских и каменщиков, которые возводили соборы Средневековья, встречаешь таинственные растительные орнаменты поздней готики и барокко: окаменевшие сплетения красуются почти на каждой колонне, совершенно отчетливо указывая, что перед нами не что иное, как заимствованная у природы копия дерева. Застывшие маски с листьями на мраморных купелях и надгробных камнях, маскароны с растущей изо рта листвой как будто олицетворяют крик чистой радости творения. Ничто не могло бы отчетливее показать, что все сакральные сооружения, вся храмовая архитектура той эпохи – это запечатленный в камне образ леса. Гёте в статье «О немецком зодчестве» (1772) сравнивал башню Страсбургского собора с «уносящимся ввысь, широко раскинувшимся божественным древом, которое тысячью, миллионами веток и несметным количеством листьев возвещает по всей округе о величии Господа, сотворившего его». Если забраться на башню Ульмского собора и здесь, на головокружительной высоте, взглянуть вверх, тоже можно уловить очертания устремленного к небу и широко раскинувшего ветви дерева, крона которого, неподвластная законам гравитации, будто бы касается миров всех сфер и поддерживает их.