Прошла пара месяцев с того времени, как у меня отобрали краски. Я особо не переживал насчет этого. Кажется, я даже не помнил, что вообще использовал их. В голове все было таким туманным. А маленький мальчик вроде меня даже и не пытался себе что-либо объяснить. Но внутри меня образовалась всепоглощающая пустота. Мне было дурно от этого. Каждую минуту я ощущал на себе ее давление. Я не знал, что ей было от меня нужно, не знал, как себя вести для того, чтобы заполнить эту дыру в моем нутре. Все, с чем я мог ее сравнить, – это голод. Чем больше я игнорировал ее, тем хуже становилось мне. Словно в моем организме не хватало какой-то детали, без которой он отказывался работать дальше. Казалось, если бы я проткнул тогда свою грудь сувенирным кинжалом отца, я бы не увидел ничего – ни крови, ни костей, ни сердца.
Тогда у меня появилась странная привычка обнимать себя. Я сжимал свое тело руками так крепко, как только мог и сворачивался в клубок. Ни тепло матери, ни забота отца не помогали мне. Прежние радости перестали что-либо значить для меня. Мир затянуло серой пеленой. Нарциссическая натура ребенка не желала даже думать о счастье близких. Здесь и сейчас существовал только Я. Только мой разум был реальным, только мои переживания и страхи имели значение, а все люди вокруг были лишь куклами без капли чувств в их жилах, с запрограммированными действиями и поддельной мимикой. Если бы я захотел, я бы мог подарить им радость, но зачем? Ведь они не могли дать мне взамен ничего, что бы имело для меня ценность. К сожалению, как я понял после, многие люди, вышедшие из детского возраста, сохранили в себе этот детский взгляд на мир.
Как я уже говорил вам раньше, будучи ребенком я редко кричал от голода – лишь когда отец совсем забывал обо мне, уходя в свой идеальный мир. Точно так же дело обстояло и теперь. Разница только в том, что тогда я прекрасно знал, что мне было нужно. А что же могло утолить голод моей души? Поэтому мне приходилось молчать и терпеть эту боль долгое время.
Мои родители радовались тому, что я продолжал учиться и познавать мир, тому, что мое поведение более или менее походило на нормальное, да даже тому, что моя рука клала пищу мне в рот, пока я медленно умирал внутри.
Ступень за ступенью я спускался вниз. Холодное дно забирало последнее тепло моей души. От обморожения я кричал. Я вопил, но мой рот оставался неподвижен. Тело мое было полностью здоровым, разум мой был ясен. Во мне не было ни грамма печали. Только всепоглощающее чувство голода. Я должен был что-то сделать, должен был заполнить пустоту, иначе – муки и неизбежная смерть.