Я догадывалась, что он был сыном изображенной на снимке супружеской пары, а маленькая девочка – его младшей сестрой. Могла ли эта семья быть первоначальными владельцами дома?
Я резко подняла взгляд, когда ворвавшийся в дом ветер разметал бумаги по чердаку, а вдалеке послышался раскат грома.
«Прекрасно». Отбросив снимки, я быстрее подбежала к окну и закрыла его, глядя на сгущающиеся грозовые тучи над головой.
Если электричество отключится и Чарли проснется, она просто сойдет с ума.
Я бросилась к своему телефону, но остановилась, когда ногой зацепила одну из бумаг, которые внезапный ветер смахнул с ближайшего стола.
Ноты?
Наклонившись, я подняла пожелтевший лист с пола, а затем повернулась, найдя еще несколько. Все они были исписаны вручную, содержа в себе огромное количество музыки. Ни на одном листе не оказалось ни подписи, ни имени автора. Но моя романтичная натура хотела верить, что композитором был тот давно ушедший загадочный скрипач. На ощупь и на вид бумаги выглядели старыми, однако сами ноты блестели так, будто их написали недавно. Я провела пальцем по четвертой ноте, немного размазав чернила, что доказывало – эта пьеса, несомненно, свежая.
На секунду позабыв про свой телефон, я принялась собирать остальные листы. Я убеждала себя, что делаю это, потому что музыка написана от руки и, следовательно, оригинальна, возможно, даже единственная в своем роде. Но настоящая причина заключалась не в этом.
Моя мама. Вот кто был истинной причиной.
Второй раз за сегодня меня накрыла волна сокрушительной печали. И вот я снова пронеслась сквозь годы, пока не оказалась сидящей на скамейке для пианино рядом с мамой, притопывая в такт метроному своими маленькими ножками, пока мама пела… и играла.
Та скамья. Мы с мамой делили ее в те годы, когда мои ноги уже доставали до пола. И это были годы, когда я пела.
В то утро мне причинили боль воспоминания о маминой музыке, которую сейчас я уже помнила лучше ее лица. А сейчас? В эту секунду мне причиняло боль, что Чарли никогда не сможет разделить с мамой такие моменты.
И эта музыка на нотных листах, и старинное пианино буквально кричали мне эту горькую правду, которую невозможно было игнорировать.
В то же время коллекция аккуратно расставленных нот манила меня своим невидимым языком, который мама научила меня расшифровывать и переводить в сладкую смесь звуков и души.