И что же? Утром, как только Переверзин протрезвел, в квартире не оказалось двух его лучших картин, альбома семейных фотографий и одной серебряной вилки.
«Это первый зарегистрированный случай бесследного исчезновения материи!» – заявил Митя, который и раньше страдал идеализмом и даже отсидел за это восемь лет. Трезвый Иван только развел руками.
Вот такой необычный человек теперь стоял перед Веркой.
Она внимательно смотрела на него своими голубыми глазами. Ее взгляд показался Переверзину очень несчастным. Такая уж особенность была у Веркиных глаз – любой мужчина видел в них то, что хотел видеть. Переверзин любил жалеть людей. Это была последняя роскошь его жизни – после любви, славы, денег, искусства – роскошь, которую он, шестидесятилетний, теперь считал самой драгоценной.
«Значит негде ночевать?» – спросил он и, не дождавшись ответа, потянул Верку за собой. Ладонь у него оказалась сухой и колючей.
«Задохлик, – снисходительно подумала Верка. – Идет-шатается. Если полезет, я ему дам по башке так, что он окочурится».
После богатых интерьеров начальника автобазы квартира Переверзина показалась ей убогой. Не такого она ждала от Москвы. Не было здесь ни одного ковра, а картины на стенах висели не гладкие, а бугристые. Вблизи и вовсе не разберешь, что нарисовано. «Твоя мазня?» – строго спросила Верка, и он повинился: «Моя».
Пришедший к вечеру Митя обнаружил Переверзина пьяным, а на его кровати он обнаружил большой накрытый одеялом холм. Холм страшно храпел.
– Это я на вокзале подобрал, – похвастался Переверзин.
– Что за мужик?
– Это девчонка… Такая голубоглазая, жалкая, как птенец.
Митя недоверчиво скосил глаза на храпящий холм, но больше ничего не сказал. До самого утра они пили под аккомпанемент Веркиного храпа и переговоры диспетчеров на вокзале. Задремали только на рассвете, а когда проснулись, солнце уже заливало комнату.
Надо ли говорить, что трезвый Переверзин и его друг-ученый не обнаружили в квартире даже намека на храпящий холм. Кровать была не застелена, но холм исчез. Вместе с ним исчезли четыре яйца и батон хлеба. Исчезновение было настолько привычным, что они даже не удивились.
«Куда это все девается? – бормотал Переверзин, бродя по квартире. – В какие миры? Оттуда нет возврата…»
Он еще не знал, что совсем скоро его поразительная особенность даст сбой.