Первый месяц они, вместе с другими учениками, занимались только тем, что отыскивали и разбирали книги, уцелевшие в пожаре, расставляли на новых полках в доме Феона. Синесия поразила та покорная сдержанность, с которой Феон принял обрушившееся на него несчастье, – а что это было именно личное горе, можно было понять по застывшему на его лице страданию. Старшие ученики говорили, что после пожара в библиотеке волосы Феона побелели. Однако никаких упреков в отношении властей или даже погромщиков с его уст не срывалось.
Потом начались лекции, но читал их не Феон, а его дочь Ипатия. Сначала Синесий отнесся к этому скептически и думал, что это лишь вынужденная мера, пока сам учитель занят, но уже после первого занятия понял, что дочь Феона – необычная женщина, одаренная премудростью поистине божественной. Она говорила о природе чисел, о Благе, превышающем всякое представление, о нисхождении горнего света в мир, – словом, таких вещах, о которых девять десятых ученых мужей не имеют ни малейшего понятия, и говорила с такой легкостью и увлеченностью, что чувствовалось: настоящая жизнь ее – именно там, в философском эмпирее, где она видит отблески божества. Вскоре Синесий узнал, что сам Феон, прославленный математик, считает дочь талантливее себя самого.
Ипатии тогда было лет тридцать, и она так и оставалась девой, живя при отце, хотя отличалась выдающейся красотой, в ту пору уже чуть тронутой увяданием. Но неизменными оставались благородная осанка, безупречные черты лица, слегка вьющиеся черные волосы, в которых уже поблескивали серебряные нити, огромные черные глаза – тем более прекрасные, что светились изнутри светом напряженной мысли. Однако собственная внешность мало интересовала Ипатию: она никогда не носила женских украшений, хотя Феон был достаточно состоятелен, чтобы его дочь ходила в золоте; дома одевалась в полотняный хитон, даже без вышивки, волосы скручивала в простой узел, однако всегда была подчеркнуто аккуратна; на улицу же выходила, накинув на плечи трибон, плащ философа.
С мужчинами Ипатия держалась на равных, без тени смущения и свойственных женщинам ужимок. Слушатели благоговели перед ней, были и те, кто влюблялся в нее, но однажды она совершенно по-кинически поставила на место чересчур настойчивого обожателя, принеся прямо в собрание учеников пропитанные кровью месячных женские лоскутки, которых обычно не видят и мужья.