…В один из таких дней я увидел Шарлотту. Она стояла в боковом нефе, прислонившись к стене, и ее глухой плащ выделялся резким черным пятном на фоне светлого камня. Когда, теснимый толпой, я оказался напротив нее, она приподняла голову, и из-под капюшона сверкнули лазурным блеском ее удивительные, редкие для наших мест голубые глаза.
Я сразу понял, что случилось что-то непоправимое: достойная дочь своего отца, Шарлотта была воспитана в неверии и никогда не переступала порога церкви.
…Жана Паскье я знал с юных лет, поэтому когда он овдовел, я посчитал своим долгом предложить ему и его маленькой дочери пастырскую опеку. Поначалу он вежливо терпел меня; потом мы сдружились. Я никогда не говорил с Жаном о религии, а он воздерживался от нападок на Святой Престол.
Сын маркиза де Паскье, Жан воспитывался при дворе и мог сделать блестящую карьеру, однако независимый нрав и острый язык превратили его в добровольного изгнанника. Он перебрался в Нант и поселился в городском доме, уставленном книгами и различными, как он любил говорить, «безделушками», – астролябиями, микроскопами, столярным и слесарным инструментом, а также разнообразными приспособлениями непонятного назначения. Его пытливый ум впитывал новые знания, а его сильные руки с поразительной быстротой осваивали новые умения.
Трудно было придумать такое занятие, которое оказалось бы ему не под силу; однако было одно дело, которому он отдавался с особым упоением. Раз в неделю он доставал из тайника старинную шкатулку черного дерева и, покрутив в руках, начинал ее «обновлять»: покрывал новым лаком, заменял треснувшую скобу замка, аккуратно поправлял ножом резной рисунок. Он никогда не открывал ее при дочери; все, что было ей известно, – это то, что в шкатулке хранятся фамильные ценности.
Видимо, Жан понимал, что синие* не оставят его в живых: этот благородный и гордый человек не только не пытался выторговать себе свободу, как это сделали многие его соседи, с упоением доносившие на своих жен и мужей, но, казалось, всеми силами пытался еще более усугубить свое положение. Вместо того чтобы сослаться на конфликт с королевским двором, он при каждом удобном случае вызывающе заявлял о своем дворянском происхождении и высоком титуле. Синие упивались его кажущимся безумием, не понимая, что истинная победа благородного духа – в отстаивании своего благородства.