день белой простыней, застывшей на морозе,
и хруст его скрипуч, без пятен и морщин,
окутывает ночь, запутавшись в вопросе,
двуполые ничто от женщин и мужчин,
с запястьями беда – тонки и жутко ломки,
сгибаются в часах – огромен цифер блат,
и гроздья пальцев, как поникшие головки
проснувшихся цветов под самый снегопад,
на каждый тонкий перст – по толстому колечку,
под каждый ноготок – шипы отчаянья роз,
увядший интерес горбом торчит заплечным,
на перепонки лап сменив крыла стрекоз.
разомкнуты луга, расставлены капканы:
побольше – на людей, поменьше – на зверье,
приняв за русла рек отходные канавы,
прикармливают рыб волшебных на старье.
чем глубже синева – тем уже расстояние
от неба до земли, но не наоборот,
не сами по себе врут тени на экране,
и пантомима тел – не признаком пород,
я слушала ветра, сушила листопады,
ждала снеговиков, топила жарко печь,
а ты построил хлев на трех столбах для стада,
зачем тебе зима, на снег тебе не лечь.
цветов тебе не рвать, не пить ручья в предгорье,
не пчелы и не мед – здесь осы гнезда вьют.
свой шик на пшик давно бездарностям проспорил,
журавль – высоко, синичка-птичка – фьють!