Дары Доры - страница 4

Помогать, не спрашивая, отдавать, не ожидая ничего взамен и просто уметь быть рядом. Казалось бы, что проще. Но Таня знала, сейчас это редкость. Часто вспоминала их дачные посиделки с неизменным черным чаем вприкуску со свежей, пахнущей концом лета малиной. Ценила их телефонные по часу и больше городские разговоры. О чем говорили? О той же малине, о людях, о жизни. 11—11 – знакомо подмигнули опять часы на рабочем компьютере. Да, странно это. Не страшно, но как-то тревожно. Таня решила без отрывочно смотреть на часы пока цифры не покажут 11—12. «Что за глупость. Можно подумать, это что-то изменит», – промелькнуло в голове.

В это же время. Пульсирующий колокол бил в голове с ночи. В полудреме, изнывая от головной боли, Леня крутился в смятой постели уже несколько часов. Тяжелый сон, начиная с первых признаков рассвета, держал его все время на грани яви. Спал не спал. Грязно-серые когда-то очень давно бывшие салатными обои создавали ощущение нахождения в темной камере. В которой Леня никогда не был, но представлялась она ему именно так. Тюремный эффект дополняли скудный свет от зашторенных окон и пустая практически без мебели комната. В углу старый советский шкаф без антресоли как без головы, коричневый пуфик весь в прожженных дырках от сигарет и разбитый с вмятинами диван, на котором собственно Леня и находился. Вот и вся обстановка, открывавшаяся Лене каждый раз после очередного алковпрыска. Как он его сам называл. Впрыскивал он часто, почти каждый день. Один запой переходил в другой. Пенсия 53-летнего Лени, бывшего водителя пожарной службы МЧС, позволяла не задумываться об источнике пропитания и пропивания. Пил Леонид Иванович всю жизнь, но как-то сдержанно, в компаниях или по праздникам, редко сам. Перед рабочими днями не злоупотреблял, но немного накатить мог, не страшась на следующий день за баранкой пожарной машины проверок ГАИ и всякой подобной нечисти. Организм был сильным, здоровым, справлялся со всеми неприятностями практически без сбоев, в т.ч. и с перегаром. Запил, что называется, Леонид Иванович, в последние 3 года. Уже перед пенсией, расслабившись, перейдя с водительского места на слесарные гаражные работы в своей же пожарной части. Начал пить много, каждый день, запоями, иногда оставаясь ночевать в гараже. И утром опухший, но уже опохмелившийся, выползал глотнуть во двор свежего воздуха, закурить сигаретку. А после нырял уже до вечера под капот, выкручивая свечи, паяя радиаторы и подтягивая троса. Вскоре, не выдержав этого алкомарафона, ушла жена, с которой отношения и так были не цветущие. А тут, что называется, накипело. Ни ее уговоры, ни угрозы не помогли. Перестала звонить взрослая, обзаведшаяся своей семьей дочь. Большому начальству на работе было по фени, оно никогда в упор не замечало, кто такой этот Леонид Иванович, и что там делается в гараже. Но мелкое начальство быстро и тонко почувствовало постоянные потусторонние запахи от помято-мордого сотрудника в разгар рабочих перекуров. Само мелкое начальство, лет пять как закодировавшись, себе такого уже не позволяло. И начало подмечать – опаздывающего через день на работу, а то и два-три дня не приходящего на нее Леонида Ивановича. То у него давление, то сезонно респираторные напасти, а то и кишечно-желудочная инфекция. В итоге, по результатам вялотекущего начальственного мониторинга, Леонид Иванович был мягко без скандалов выдворен в первый же возможный срок на пенсию. Слава богу, его возраст был любому начальству в помощь. Отправленный со всеми почестями, обмывший это дело с коллегами, потом с бывшими коллегами, потом с соседями, какими-то новыми знакомыми и в конце концов сам и опять какими-то новыми и старыми знакомыми, Леонид Иванович месяц пропивал свою первую пенсию. Вскоре одинокие пьянки под треск от телевизора стали ежедневной жизнью Леонида Ивановича. Или, уже просто Лени, для всех новых и старых случайных собутыльников. На похмелье сердце барахлило, не давая заснуть и тревожа мысли Лени. Трезвый сон уже легко не давался, становился долгожданным, но коротким призом, за который приходилось бороться. Бессонница, приходившая вместе с тяжелыми мыслями, изматывала, навевала тоску, душила безысходностью. Заснуть Леня мог только после бутылки водки, а то и больше. Закусывал мелко, без аппетита, тем, что покупалось только под бутылку. Почти не готовил, ничего не хотелось. Никому не нужный, ни жене, ни дочке, ни на работе, ни себе. Одно счастье – остатки водки после вчерашнего, чтобы опохмелиться и дай бог, почувствовать хоть какое-то облегчение и опять в магазин. Если «лампочка внутри зажглась», это счастье, но не долгое. Приближающееся дно бутылки не давало спокойно ему пить, крича «Пора, пора, Леня, сгонять еще за одной. А то будет плохо. Выпьешь, поспишь, а там и вечер, телик с новостями и какими-то еще пресностями заэкранной жизни. Все пустое. Беги еще за одной, пока похорошело и уже не так трясет. Беги в тот магазин, что за углом, он ближе. Может хоть хлеба купить?» И Леня бежал.