Выпил снова. Ему теперь хватало совсем чуть-чуть, чтобы опьянеть. Когда пьяный – не так больно, точнее, больно, но не так.
– А как? – будто спрашивал кто-то. – Как больно?
Он сколько-то сидел на полу в коридоре, потом вышел на лоджию, умылся ветром. Ночь укрывалась, ни одной звезды – будет холодно. Кончилось пиво, кончилось лето, а он оставался – и не знал, куда себя деть.
– Офицер! – услышал с улицы. – Начальник! – донёсся знакомый голос.
Жарков рассмотрел алконавта из «КБ». Подумал, что сейчас, может, ничем не отличается от него. Осталось только забухать вместе. Если пьёшь с кем-то, вроде как не считается, что алкоголик.
– Старшо-о-ой! – вопил тот.
– Чего тебе? – крикнул с высоты.
– Офицер! Офице-е-ер! – завывал мужик нещадно.
Стянуло затылок и дёрнуло, словно током, в пояснице и груди. Он допил, но всё равно стоял с пустой бутылкой, вертикально прижатой к губам. Потом схватил кухонный нож и сжал лезвие в ладони. Совсем не больно, зато кровь объяснила: ты живой, Жарков, живее каждого и любого.
– Начальник! – ударяло в голове и откликалось мягким, но звонким знаком.
Ветер бил и продувал со всех сторон. Жарков спустился в лёгкой ветровке. Он плохо видел в темноте, но опознал уверенно.
– Ты! – обрадовался мужик. – Пришёл!
Нет, определил Жарков, так не бывает. Так не должно, по крайней мере, быть.
– Офицер? – бесновался алкаш. – Офицер! – убеждался и хохотал, захлёбывался, плевался.
– Чего тебе нужно?
Он только надеялся, что никто его не видит, стоящего посреди ночного двора и говорящего с кем-то, не пойми с кем. Подошёл ближе, так, чтобы вплотную видеть лицо. Некрасивое и большое, с густой сальной бородой… Оно почти ничем не отличалось от лица Жаркова, разве что глаза: Жарков их прятал, а те глаза смотрели долго и глубоко, до самого-самого нутра. До самого утра.
– Я угадал, да? Офицер?
– Не угадал, – ответил Жарков и, отведя руку, ударил мужика по лицу.
Тот упал, застонал, закривлялся.
– Ты чего? Ну чего же ты, начальник?
– Я тебе не начальник, – крикнул, – я тебе – никто.
И тогда ударил опять, уже ногой, по самым рёбрам, по груди и пояснице. Первый, второй, третий, долго-долго, много-много раз.
– Ай, ау, – мычал несчастный.
Жарков не прекращал. Бей и пей, ни о чём не думай. Когда брызнула очередная кровь, и прежде просто некрасивое мужицкое лицо стало некрасивым ужасно: расплюснутой жижей со сломанным носом и перекошенным ртом, когда налилось оно и чёрным, и синим, и красным одновременно, – загорелся оконный квадратик на фасаде многоэтажки, проревел высокий женский голос, и снова зазвенело в голове.