Не случайно фамилия моя Благово.
Нет, нет, ничего общего с горностаями, вензелями, бантами, аксельбантами, эполетами и ливреями. Насколько я располагаю информацией, предки мои – угловатые люди с рябыми лицами и котомками, отметившиеся в избах и тюрьмах.
Не врачи.
Не юристы.
Не либералы и не воздухоплаватели.
Просто Благово.
Наверное, кто-то с кем-то согрешил, а, может быть, и нет.
И вообще, кто может знать, откуда всё и как?
И что – не грех?
Можно, конечно, сколько угодно философствовать над этим, жизнь на это положить, но подобные упражнения ума – не моё.
Благово и Благово.
И, слава Богу, что Благово.
И счастье, что не дразнили. Просто трудно придумать имечко внезапнее и чуднее.
Степанов, Маркин, Ливнев, Якин, Гудович, даже Розенфельд… все логично, и, вдруг… Благово. Это, доложу я вам, это – уже того…
Это уже не имечко, а намек какой-то. Двусмысленность, по меньшей мере.
* * *
Сочинителей в роду не было.
Никакого отношения к Дмитрию Дмитриевичу Благово, автору автобиографической поэмы «Инок» и «Рассказов бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанных и собранных ее внуком с материалами семейного архива и примечаниями» не имел и не имею.
Стоп.
Здесь – подробнее.
Бабушку свою помню весьма смутно, только ее трясущуюся лягушачью головку, да исходивший от нее запах укропа. Какому-нибудь французу такое сочетание, может быть, и понравилось бы, я же, при виде бабушкиных страданий, всегда испытывал тоску и неотвратимость. Наверное, то же самое чувствует человек, когда его затягивает трясина. Страх остается позади, а вот именно тоска и неотвратимость.
Да.
Иночества побаиваюсь, ибо остро чувствую его зов.
Даже подумать страшно!
Могу растаять вполне в сахарном облаке, коим наполнена каждая келья и каждая иноческая душа. Растаять без остатка.
Обычно тает сахар, в моем же случае – все наоборот. Откровенно говоря, иногда складывается впечатление, что законы физики и химии обошли меня стороной. Могу, скажем, правой ногой почесать у себя за ухом, как собака.
Иночество же манит. Подумать страшно, как манит!
Стоп.
Надобно переключиться, помолчав минуту.
* * *
Единственное, что унаследовал я от своего однофамильца – несомненный литературный дар, о котором говорить вслух по причине скромности не решаюсь.
Пока не решаюсь. Посмотрим, что будет дальше. Человек на своем пути, изрытом укорами и похвалами, довольно скоро теряет самокритику.