просто меткости в нём мало…
2
Чу! Звонок! В фураге новой
И в плаще с плеча чужого
пялит зенки участковый
в объектив глазка дверного.
Это ходит он с дозором,
недобритый и нетрезвый.
Чтоб Петрович не был вором
беспокоится болезный…
Он проходит тихо в двери,
портя воздух с каждым вздохом;
знает он, что люди-звери
всюду ждут его с подвохом:
каждый хочет расквитаться
за служебные ошибки –
на нунчаках с ним подраться,
надавать по морде шибко
иль как минимум заехать
по спине ему лопатой,
чтоб он стал предметом смеха
и ходил везде горбатый.
Но Петрович приглашает,
как всегда, его к буфету –
полстакана наливает
и бурчит: «Закуски нету»…
После, к выходу шагая,
участковый без охоты
замечает: «Баба Рая
распростала мозг свой что-то…
Ладно. Ваш бедлам семейный
мне пока без интереса:
коли нет заявы ейной,
то живи пока без стресса.
Лишь бы шум не подымали,
не стреляли тараканов –
мне во вверенном квартале
не потребно фулиганов!»
И уходит в ночь, смешную,
словно личико у смерти;
одесную и ошую
скачут черти,
черти,
черти…
3
А Петрович слышит – в горле
ком урчащий шевелится:
«По всему, нутро распёрли
виртуальные частицы», –
так он думает. Короче
этих мыслей не бывает;
промеж них, заплющив очи,
он на лоджию шагает.
И, склонясь через перила,
мечет он на ветер склизкий
всё, что съедено им было:
огурцы… кусок редиски…
А рогатые повсюду,
кувыркаясь, крутят дули.
«Мы с тобой, – визжат, – покуда
ты живой ещё, дедуля!»
Теребя его штанину,
супостат один вещает:
«Ты нюхни, браток, бензину:
сблюнешь душу – полегчает!»
И Петрович видит: точно –
от поганцев не отбиться.
И «Московской», как нарочно,
не осталось, чтоб забыться.
И топор пропал куда-то.
А кругом – рога и рыла…
И Петрович, виновато
плача, лезет за перила –
и летит в незрячий космос,
улыбаясь криволико.
И его прощальный голос
возвышается до крика:
«Люди-люди, не бродите
в дебрях, гиблых и пропащих!
Люди-люди, не будите
вы зверей, друг в друге спящих!»
На пути его падучем –
хмель сочащие светила.
Мимо – бог плывёт на туче,
щеря лик зеленорыло…
И ему в тумане светит
дно родимого квартала,
где кричат чужие дети:
«С неба звёздочка упала!»
Мчатся, летят, переносятся с места на место
люди со скоростью взгляда и лёгкостью жеста,
толком не зная куда, только зная откуда,
соударяясь и вновь разлетаясь повсюду,
где вероятность анализу не поддаётся.
Хитрый Эйнштейн эфемерно над ними смеётся,