– Сегодня 22 января, чпятница.
– А год?
– 1999. Ясно, – выстрелил владыка в журнал галочкой .
– Милорд, в каком смысле ясно, разрешите полюбопытствовать?
– Припомните последнее событие.
– Последнее? Лёгко. Сейчас, не торопите. Ага. Сижу в спаленке я, повесть сочиняю. Щели у двери заложены ватою. Пальцы дрожат, буквы еле за строчки цепляются, карабкаются, падают. И тут ядерный взрыв. Ой, плохое сравнение. У азиатов ж проблемы со взрывами ядерными. Хм. Атлант облака низверг. Угу, подходит. И заумно очень. Не соображу, отчего папа заметил свет лампы? Ох, вата отлично впитывает. Сестра губки прямо. И не важно, воду ли, электричество.
Продолжим. Вкатился чёрт в спаленку. В волосах ветки рогами торчат. Морда черным-черна, не иначе мазута объелся. Футболка – в тряпки изодрана и кровью сочится. Право, чёрт. Он не заметил ни зги. Уткнулся в ночник ошарашенно, точно дикарь, точно вылез впервые за долгие годы из пещеры, граф Цепеш. Постоял, пошатался и тянуться внезапно начал к светильнику. Видно по глазам было – проглотить жаждал папаша весь свет, в закуску с лампою. Изголодался, видимо, по теплу. Странно, да? У вампиров характер севера. Носферату на летучих мышей похожи. Тоже от солнца прячутся. Ежели подойти близко – шипят, зубы скалят. Думаю, дракулы притворяются попросту чёрствыми. Их, наверное, в детстве родители недолюбливали, в школе ботинком в пюре размазывали, посему и прячутся твари в расщелинах, выйти бояться из мглы. Но алчут выйти, искупаться алчут в пылких фонтанах щедрой звезды, ибо надеются хоть сгореть. Костёр для них предпочтительней инея гроба. Любовь же, подарить могущая им тепло, недоступна, незрима, несбыточна.
Продолжим. Папа коснулся почти ночника, почти сорвал одежды стекла, как обратился к чернильному пятнышку, угрожающему свечение сдуть – мне, сжатому голым ежом. Увидел врага он, соперника, укравшего ценность, не сына,
дрожащего страхом, ищущего защиту. Лишь врага, оккупанта, тирана, коего казнить – услужить. А когда отец взглядом листы исчерченные к столу пригвоздил, жуткое произошло. Представьте, господин, дракона, лишившегося ложа из золота. Змея пламя не может лениво в желудке лежать. Искры бьются наружу клубами чёрного жирного дыма, прожигают огнём красным, а потом, озверев, мощным цунами хлещут из глотки, сжигая леса, испаряя реки, испепеляя горы. Вот портрет отца в тот миг. Уставился на тетрадь, будто на вора, пожирая зрачками её, раздирая на атомы. Расправил резко лезвия обгрызанных, истерзанных когтей, сжал загнанную да, клянусь, заглотил. Я понял. Моя очередь. Он поднял мой тощий скелет, сжал горло дубами, обрушил об книжную полку, почти раздробив позвоночник, и прорычал тихо так, угрожающе, медведю-предупредителю подобно: "Иди работай, сынок", – причём слово "сынок" поярче выдавил, издевательски.