Потом парились в бане, прогрелись до самых костей. И, как бы приобщившись уже к тайнам этого дома, выбегали, в чем мать родила, за холодной водой в огород.
И вот, распаренные, прилизанные, с шелушащимися носами, сидим в кухне в сухих шерстяных носках.
Старшая Таня, смуглая девочка лет десяти со вздернутым носиком на тонко очерченном, совсем не деревенском лице, кормит маленькую. Тамара с непросохшими еще волосами, ухмыляясь, отворачивается то к буфету, то к печке, а потом, вдруг отвлекшись от нас, запевает:
– Ириночка любит кашку? Лю-юбит!..
Она ставит на стол сковородку жареных лещей, миску каши, кувшин молока.
– Кушайте, говорит, – чего смотрите, кушайте!
Мой спутник вопросительно взглядывает на меня и, порывшись в недрах отсырелого рюкзака, выставляет на стол флакон спирту.
– Мужик-то есть в доме? – весело спрашивает он. Так, на всякий случай, с тайной поддевкой.
– Мужик-то? Есть, – спокойно отвечает Тамара.
– Где же?
– А рыбу ловит.
Таня говорит, чтобы нам было яснее:
– Он рыбу на озере ловит. И эту он наловил.
Тамара сыплет угли в самовар, смахивает тряпкой сор, упруго нагибаясь и разгибаясь.
– Какая же рыба в такую непогоду, – тусклым голосом говорит Второй. – Рыба сейчас сытая.
– А ему всё нипочем!
– Так, может, мы подождем? – говорю я.
– Да нет, ждать нечего, – усмехаясь, отвечает Тамара. – Кушайте. Он когда еще придет. Да он и непьющий.
Мы тычем вилками в рыбу.
– А ты с нами не сядешь?
– Сяду. Вот сейчас с самоваром управлюсь.
«Лучше бы она не садилась, – думаю я. – Поедим наскоро, как случайные путники, переждем дождь где-нибудь на лавке, а сядет, так это уже гулянье, три рюмки, дым, разговоры всякие, как это рыбаку покажется, кто знает». Но она достает из буфета лафитничек и, мазнув по нему пальцем, ставит на стол.
– Мне тю-ютельку, – говорит. – После бани можно.
И едва подносим стопки к губам, – в такую тихую, всегда слегка церемонную минуту, – как на крыльце слышится топанье, шарканье.
– Ну вот, – говорит Тамара. – Пришел.
Мы замираем и, пока в сенях стучат сапоги, сидим со своими стопками в пальцах в неловком оцепенении.
А в распахнувшейся двери стоит в брезентовом капюшоне мальчишка лет двенадцати с куканом рыбы. И с плаща его, и с рыбы стекает вода.
– Вот он, наш мужик, – говорит Тамара и смеется над нами не то укоризненно, не то зло, но не слишком зло, а оставляя надежду на взаимное дружелюбие. – Валерка, поздоровайся.