Луи де Вилье не любил летать, особенно регулярными линиями. В этот раз даже бизнес-класс, в кожаном кресле которого он разместился недовольно, не уменьшил ощущения дискомфорта при взгляде на толпы пассажиров, спешащих по своим делам и не подозревающих о его исключительности и важной решающей миссии. В ответ полковник, чувствуя тайное превосходство над этими людишками, раздувал образ от собственного величия, наслаждаясь собой воображаемым. И хоть он и осознавал, что это снобизм, но оправдывал себя, говоря, что ничего в этом постыдного нет, и всегда были чернь и элита. Он чувствовал, что знание неких тайн, пусть иногда воображаемых или постыдных выделяет его из среднестатистической массы. Он знал то, о чем они даже не подозревали. Знал, что каждая их шоколадка, каждый вояж, каждый митинг в защиту китов ли или выдр – это результат его работы. Его и его людей, которые управляют толпой, дёргая её за верёвочки. Люди и народы за пределами бывшего железного занавеса осознавали его существование гораздо яснее, поскольку ими манипулировали грубее и зримей. Сограждане же де Вилье, не чувствовали мягкой руки кукловода, не видели его и были уверены в своей свободе. Впрочем он иногда сомневался, а думают ли они вообще и нужна ли им вообще какая либо правда. Именно за это он так ненавидел всех этих, развращённых и защищённых гражданскими свободами и избирательным правом, молокососов. Вернее, не столько ненавидел, сколько презирал, ведь ненависть – это важное и дорогостоящее чувство, которое следовало беречь для гражданских войн. Выработанная привычка держать в тайне многое заставила де Вилье лететь обычным туристическим рейсом, что дало ему возможность не информировать о своих намерениях сонных австрийских союзников, предоставляя им возможность спокойно жить, наращивая жирок. Сейчас он – де Вилье – типичный представитель среднего класса, отправившийся в небольшое путешествие по осколкам некогда могущественной империи.
Прогуливаясь перед полётом по венским улицам, он наблюдал как позолота с резных вывесок отражается в золоте головок нижнеавстрийских официанток, и оттуда стекает солнечным кружевом, озаряя мостовые славной имперской столицы. Слышал как отдаётся эхо многочисленных туристических каблуков в залах музея истории, чьё величие и слава покоится на выстреле Гаврила Принципа. Он глазел на кондитерские, где в дерзком великолепии на антикварной посуде, назло прошлому и невзирая на проигранные войны, красовался торт