Но даже прикованная к кровати, она оставалась советчиком, мудрым человеком. К ней приходили её бывшие пациенты, дети этих пациентов…
Мама умерла в 1987 году. Все годы корю себя, что всегда был занят, что всегда редакция была на первом месте, что меньше общался, чем нужно было… Сегодня я старше своей мамы и многое воспринимаю уже и своими глазами, и её глазами. Иногда слышу её советы: «Ты так не можешь поступить», и это решает все вопросы…
Не уверен, что остались на Троицкой, на Преображенской, на Александровском проспекте, а это её район, те, кто лечился у доктора Голубовской… Разве что их дети и внуки…
Довоенных фотографий мамы не сохранилось. Единственная, что она с трогательной надписью отправила отцу на фронт в 1942 году, и которую он сохранил.
Как давно я не произносил вслух такое простое слово – мама.
А про себя, а в мыслях – всё чаще и чаще.
Есть дни, которые врезаются в память, думаю, навсегда.
19 августа 1991 года – 28 лет тому.
У нас ещё был телевизор.
Это сейчас я отключил его полностью, меня удовлетворяет интернет, а тогда…
Встал часов в семь, жена ещё спала, тихо включил ящик… Лебединое озеро… А затем говорящие головы и дрожащие руки… Янаев, Крючков…
Разбудил жену. Тихо сказал, так как будто подслушивают – «Военный переворот».
Как часто журналисты в интервью задают вопросы – самый счастливый день в вашей жизни, самый печальный… Если бы меня и сейчас спросили – самый тревожный? – назвал бы 19 августа 1991 года.
Вспомнил сейчас рассказ Михаила Жванецкого – одно из его писем отцу, непрекращающийся разговор с ушедшим, но всегда присутствующим в его жизни.
…Так вот это было написано в Одессе именно тогда, 21 августа, и начиналось словами: «Ну что ж, отец, кажется, мы победили…»
А вот картинка 19 августа:
«Так вот. В середине августа, когда всё были в отпуске, и я мучился в Одессе, пытаясь пошутить на бумаге, хлебал кофе, пил коньяк, лежал на животе, бил по спинам комаров, испытывал на котах уху, приготовленную моим другом Сташком вместе с одной дамой, для чего я их специально оставлял одних часа на три-четыре горячего вечернего времени, вдруг на экране появляются восемь рож и разными руками, плохим русским языком объявляют ЧП, ДДТ, КГБ, ДНД…
До этого врали, после этого врали, но во время этого врали как никогда. А потом пошли знакомые слова: «Не читать, не говорить, не выходить. Америку и Англию обзывать, после 23 в туалете не…ать, больше трех не…ять, после двух не…еть». А мы-то тут уже худо-бедно, а разбаловались. Жрем не то, но говорим, что хотим.»