– Ты хорошая девушка, Лиза. И я всегда готов тебе помочь с учебой… Или билет в театр достать, если вдруг решишь повторить.
– Но я недостаточна хороша для того, чтобы ты разглядел во мне не просто друга, да? – она опускает голову и начинает теребить пуговки на груди. От вида ее трясущегося подбородка мне становится не по себе. Я только что обидел ребенка – наивного, нежного, ранимого ребенка, набравшегося сил, чтобы обнажить свою душу.
– Хороша, Лиз. И все у тебя еще будет. Уверен, парни будут табунами носиться…
– Мне другие не нужны, – упрямо стоит на своем, судорожно вдыхая воздух.
– Ты плакать надумала? – услышав первый всхлип, настойчиво заставляю ее взглянуть на меня, бережно обхватив пальцами подбородок. Соленые дорожки уже бегут по щекам, и ей приходится безостановочно шмыгать носом, чтобы хоть как-то сдержать нарастающую истерику. Хотелось бы мне смахнуть эти капли с ее ресниц, хорошенько встряхнуть и заставить мыслить здраво. Зачем ей такой как я?
– Я думала, что симпатична тебе… Ты ведь так часто писал, – словно оправдывается за то, что допустила подобную мысль. – С учебой мне помогал…
– И еще помогу, если нужно будет. Мне ведь несложно, – успокаиваю, а она еще больше раздается плачем. Господи, да у меня таких сотни – натура такая, не могу пройти мимо, когда кому-то плохо. Поэтому и подвез ее в декабре, искренне посочувствовав ее переживаниям. Нелепым детским переживания из-за какого-то зачета!
– Глупенькая, ты Лиз. Маленькая совсем.
– А вот и нет! Что вы заладили все: «Ребенок! Ребенок!», – отчаянно жестикулируя, она вырывается из моих объятий и смотрит теперь с такой обидой, что мне вовек не забыть этого взгляда. – Побольше многих знаю, ясно? И что тебя люблю, тоже знаю! А утешать меня не надо! – яростно распахивает дверь, пуская в салон прохладный воздух. Выбирается на слабоосвещенную улицу, тут же становясь мокрой, но словно не замечает, что туфли ее испорчены смешавшейся с грязью водой, платье, выглядывающее из-под наспех наброшенного плаща, насквозь промокло, а от кудрей ничего уже не осталось. Размазывает тушь по щекам, которую, я уверен, использовала сегодня впервые, и в последний раз награждает меня пылающим обидой взором. Закусывает губы и разворачивается, едва ли не бегом устремляясь к подъезду.
Не помню, как тогда справилась с теткиной дверью, и в лучшем своем состоянии не с первого