Тишина. Только члены комиссии перешёптываются между собою.
Пётр Ильич надел очки и стал просматривать список. Тридцать шесть юношей и девушек напряжённо следили за остриём его карандаша. На ком остановится, кого вызовет первым?
– Гайнуллин, Ильдарская, Урманов… – вызывал Пётр Ильич.
– Гайнуллин, номер вашего билета?
– Семнадцать.
– Ваш, Ильдарская?
– Пятнадцать.
– Урманов?
– Двадцать два.
– Садитесь, не волнуйтесь. – Только эти слова сказал Пётр Ильич, но молодые люди, хорошо понимавшие своего учителя, расслышали в них ещё другое: «Сегодня и я держу вместе с вами большой экзамен и убеждён, дорогие ученики, что вы не подведёте меня».
Хафиз, как всегда, был спокоен, только лоб наморщил. А Галим немного нервничал. Карандаш в его руке чуть дрожал, выдавая волнение. Мунира в нетерпении покусывала губу.
– Не торопитесь, Ильдарская. У вас есть время подумать, – сказал Пётр Ильич.
– Я уже подумала. Разрешите.
И Мунира так смело посмотрела на Белозёрова, что он сказал:
– Отвечайте.
Мунире достался билет о Лермонтове. Она, волнуясь, горячо рассказала о связи романтических и философских мотивов поэта с его гражданским протестом, с его любовью к народу.
Члены комиссии остались довольны и письменной работой Ильдарской на тему «Моральный облик молодого человека в романе «Как закалялась сталь».
По просьбе комиссии Мунира прочла отрывок из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин»…
– Хорошо, хорошо, – повторил Белозёров, радуясь за свою воспитанницу.
Хафиз Гайнуллин отвечал, как всегда, неторопливо, основательно. Он не вспыхивал, как порох, подобно Мунире, а продумывал каждое слово, точно взвешивая его на ладони. Только когда Хафиз по памяти стал цитировать речь Павла Власова на суде из горьковской «Матери», у него заблестели глаза.
Галим Урманов забеспокоился, что ему придётся отвечать сразу же после Муниры и Хафиза, – он не был столь красноречив, как они. Конечно, он знает содержание, значение и художественные особенности «Слова о полку Игореве», но…
Если бы было можно, он бы ещё немного подумал, но его время истекло. Пётр Ильич, волнуясь, поправил очки.
– Урманов, пожалуйста.
Галим впоследствии смутно помнил, что и как он отвечал, он не мог бы сказать также, почему он так волновался на этом последнем экзамене.
Когда всё закончилось, он, чуть пошатываясь, вышел двором в сад. Окутанная туманом земля, казалось ему, помягчела. Всем своим существом он ощутил, что отныне позади осталось что-то такое, что никогда больше в жизни не повторится.