Мисбах обошёл стадо, пощёлкивая для пущей важности кнутом, – теперь он управлялся с ним ничуть не хуже Газинура! Всё шло обычным порядком. Помахивая хвостами и положив друг на друга головы, коровы сонно пережёвывали жвачку. Иные забрели в речку, и над водой виднелись только их спины. Овцы, уткнув морды в траву, дышали часто-часто. В такую жару, если б даже кому и взбрело на ум перегнать куда-нибудь стадо, его не сдвинешь с места.
Мисбах то и дело меряет лаптем свою тень, но, оказывается, в полдень тень укорачивается очень медленно. Глаза же у Мисбаха так и слипаются, даже на ходу. Он старательно протирает их кулаками, спустившись к речке, обливает лицо водой, но проку от этого мало, его по-прежнему клонит ко сну.
Вконец разморённый жарою, Мисбах пристроился под вязом, чтобы дать отдых ногам, и, сам того не замечая, заснул.
Стадо постояло-постояло, а как спала жара, потихонечку двинулось на поля.
Проснулись мальчики от сердитого окрика отца. Сколько они проспали, не мог сказать ни тот, ни другой. Они стояли понурые, ничего спросонья не соображая. Гафиатулла-абзы весь свой гнев обрушил на Газинура, Мисбаху же слова не сказал. Наконец Газинур собрался с мыслями и вспомнил, как было дело. Его большие чёрные глаза с укоризной смотрели на Мисбаха. Взгляд его как бы говорил: «Что же ты натворил, Мисбах? Почему не разбудил меня? Разве так держат слово?» Но Мисбах стоял с опущенной головой, дрожал от страха и молчал.
Обычно мягкий и сдержанный, Гафиатуллы-абзы на этот раз рассвирепел.
– Непутёвый, бессовестный мальчишка! – кричал он на Газинура и даже палкой на него замахнулся. – Столько посевов попортили! Сколько хлеба помяли!.. Выслушивай теперь из-за тебя, из-за негодника, попрёки от людей. Стыд-то какой на мою голову! Убирайся с глаз долой!..
Конечно, отцу и в голову не приходило, что Газинур поймёт его последние слова буквально. Дело же обернулось совсем по-иному. Газинур, хоть не был виноват, и не подумал выгораживать себя. Он ни словом не упрекнул Мисбаха. Вскинув на плечи сплетённый собственными руками кнут, он натянул поглубже старую шапку с оторванным ухом и, не произнеся ни звука, пошёл куда глаза глядят.
С опущенной головой, поднимая пыль своими старыми лаптями, шагает он просёлочной дорогой, один среди бескрайних полей, а за ним змеёй волочится длинный кнут. Сердце переполняет горечь незаслуженной обиды, но Газинур не плачет. «Не пропаду», – успокаивает он себя.