– Садись уж, мямля!
На выгоне их встретил Газзан.
– Ну, как? – коротко спросил Ханафи.
– Плохо, Ханафи-абы…
Заболевшие лошади уже были отделены от остального табуна. Одна из них, окончательно обессилев, лежала, подогнув под себя передние ноги. Другая стояла недвижимо, вяло опустив голову. Третья, вся в поту, беспрестанно зевала… Это были лучшие кони табуна: колхоз выращивал их для Красной Армии. Сердце Ханафи сжалось.
– Эдаких коней не уберечь! – сказал он с болью. – Колхоз оказал вам доверие, а вы… – И, махнув рукой на начавшего было оправдываться Газзана, принялся тщательно осматривать коней: оттягивал им веки, заглядывал в рот, в ноздри.
– Буйствовали вначале, Газизджан? – спросил дед Галяк.
– Нет. С самого утра так вот и стоят.
– А клещей, слепней много?
– Есть, конечно, но не так чтобы уж очень.
Салим растерянно метался от одного коня к другому. Ханафи долго следил за ним, наконец, потеряв терпение, прикрикнул:
– Чего бегаешь как ошалелый? Колдуешь, что ли? Говори: что с ними? Как спасать коней?
Весь дрожа, Салим невнятно забормотал что-то. Нельзя было разобрать ни слова.
– Да чего ты трясёшься? На бойню тебя ведут, что ли?! Говори человеческим языком.
– П-по-моему, Х-х-ханафи…
Бывший пограничник, Ханафи Сабиров не переносил таких людей, которые терялись перед первой же трудностью. Злился он и на себя. Какого чёрта терпел он до сих пор этого ходячего болвана! Давным-давно пора было подумать о настоящем ветфельдшере.
Дед Галяк замахал на лошадей шляпой, чтобы сдвинуть их с места. Беспрестанно зевавшая лошадь нехотя, шатаясь, сделала несколько шагов и опять встала.
– Шатается, – сказал дед, обращаясь к Ханафи. – Должно быть, болезнь мозга. Русские называют её шатун.
– При шатуне, дед, лошадь буйствует, лезет на стену, бьётся, а этих с места не стронешь. Желтушность, правда, есть в глазах…
– Эта болезнь, Ханафи, по-разному протекает. Оно верно – чаще лошадь бьётся, буйствует, но, бывает, и тихо ведёт себя. Однажды…
И старый дед пустился, по обыкновению, в воспоминания о каком-то случае из своей долгой жизни.
– Придётся, Ханафи, съездить в Исаково за Григорием Ивановичем. Тот всё знает, – посоветовал он в заключение.
На лугу показался Газинур. Запотевшая белая рубашка прилипла к телу, новенькие брюки вываляны в конской шерсти, на ботинках толстый слой пыли.