И Гафиатулла-бабай свирепо сдвинул свои густые брови. Ноздри его широкого носа, рассечённого неизгладимым шрамом от раны, полученной во время крушения, вздрагивали.
За Гафиатуллой-бабаем водилась нехорошая привычка – так вот вдруг вспылить: уж очень много горя перенёс он за свою жизнь и мало видел радости. Но никогда не позволял он себе поднять руку на жену или детей. И всё же домашние боялись его.
Сегодня у старика было особенно плохое настроение. Он никак не мог простить себе, что не справился с огнём, дал пожару разрастись. А ещё ходил к председателю, жаловался. Обидели, дескать, бездельником назвали. А ведь верно, оказывается, говорили…
После ужина Гафиатулла-бабай, сунув под голову подушку, лёг на нары лицом к стене.
– Вы тут не шумите, дети, не по себе мне. Выйдите-ка лучше, – сказал он.
Газинур собирался поговорить с отцом о предполагаемом отъезде, но, видя, что старик сильно не в духе, решил выждать более подходящую минуту.
Они с братом вышли во двор. Несмотря на то, что прошла гроза, было душно. Кругом тишь. Кажется, что земля, разморившись, отдыхает. Слышно, как под навесом жуёт жвачку корова. Телёнок оставил мать и растянулся посредине двора. Возле телёнка, спрятав голову под крыло, уютно пристроился гусак.
– Тяжёлый характер у отца, – вздохнул Мисбах. – Можно подумать, под суд его отдают. Его же никто словом не попрекнул. Вон в Шугурах от молнии две избы сгорели. В прошлом году убило в поле женщину. Кого будешь винить?.. На старости лет на свою больную голову железный гребень ищет…
Он присел на чурбак. Газинур стал подле.
– Нет, не понимаешь ты отца, брат. Что ж, что не ругают? А если собственная совесть покою не даёт? – сказал он, доставая из кармана кисет. – Ах, чёрт побери, табак-то, оказывается, у меня весь! – удивился он.
– У тебя вечно так. Появится – сейчас пустишь по рукам. «Кто хочет курить – угощайся!..» А потом ходишь, мучаешься, – неодобрительно сказал Мисбах.
– Ты, кажется, хочешь сказать, братец, что если бережно тратить – хватит на тысячу дней, а если сорить направо и налево – и на день недостанет? Знаю, знаю, у скупца добро всегда в сохранности. Доставай-ка кисет!
Мисбах нехотя вытянул кисет из кармана. Табаку в нём было на самом донышке.
– Э, брат, тут и на одну завёртку не хватит, – тряхнув кисетом, сказал Газинур. – А, понимаю: увидит человек, что табаку в кисете мало, и посовестится пальцы запустить.