Впереди было целое лето – разноцветное полотно, позади – чрезмерно заботливая матушка с Улицы Лип, с трудом отпустившая в этот раз единственного сына, Совенка, к бабушке по отцу. Она отвела Филина к парикмахеру перед поездкой, но его хохлатые волосы не мог укротить никто. Мама допекла его своими корректировками, шопингом и походами к стоматологу, к окулисту, к дерматологу – Филин избежал такой подростковой проблемы, как прыщи – и это почему-то волновало её слишком сильно.
– Другая бы радовалась, визжала от счастья, что её любимый сынок не похож на жабу, а эта… – делилась впечатлениями бабушка, кормя внука на просторной веранде его любимым пирогом с вишней.
– Она шытает… – с набитым ртом, говорил Филин. – Фто я ефо ребенок. А мне пофти… четырнадцать!
Он проглотил вкуснючий кусок, запил торопливо мятным лимонадом. У бабушки тоже были свои «тараканы». Никто не отменял её попыток развить такой же, как у неё, дар у Филина. Наследие как-никак. Подкреплять это всё она любила сплетенными историями из бабочек-капустниц и мохнатых мотыльков, ядовитых олеандров и алых, как рубины и кровь, ликорисов – паучьих лилий, которые в достатке произрастали на Восток-Западе Улицы Ив, толпились у самой обочины кладбища старых вещей; из стеклянных трубочек на серебряных нитях и медных колокольчиков, длинных бус из речного жемчуга и забытых спутанных в дедовском сарае рыболовных сетей…
Всё это Филин припомнил, сидя на большом круглом плоском, как блин, валуне, на границе между берегом и озером. И куда исчезла вся рыба? Казалось, сам воздух загустел, как овсяный кисель, от солнечных лучей, яростными снопами бьющих с безоблачного небесного купола. Филин чувствовал, как жар проникал через кожу, пот стекал по вискам и скапливался подмышками, веки тяжелели, усталость наваливалась ватными одеялами. Может, поэтому рыба попряталась среди камней на дне. На поверхности слишком жарко, даже чтобы отхватить полчервячка на крючке.
Со стороны кладбища кто-то приближался. Филин поправил на носу очки в тонкой никелированной оправе, но и это не помогло. Марево туманило взор, делая объекты в пространстве расплывчатыми, абсолютно потерявшими четкость форм.
Незнакомец приобретал черты то кузнечика, то цапли, нарисованный парами взмахов черной туши или штрихами графитного карандаша – он, а это был юноша, не иначе, хотя вполне себе могла быть и девушка со стрижкой пикси, Филин уже совсем запутался в ассоциациях – приближался неминуемо в его сторону. Бабушка учила Филина быть приветливым со всяким человеком, зверьем или букашкой, однако Филин так напарился на солнцепеке и расстроился из-за того, что рыбалка не задалась, нахмурился и отвернулся. Большой круглый плоский, как блин, валун, на котором сидел Филин тоже начал нагреваться, из-за чего он, ворча, поднялся на негнущихся от долгого сидения ногах. Фигура незнакомца была в шаговой доступности – это оказался молодой человек, высокий, стройный, золотисто-каштановые волосы до плеч, орлиный нос в сочетании с миндалевидными глазами выглядел странно, но красиво. За плечом у него был мешковатого типа рюкзак со множеством коричного цвета кожаных шнурков и накладных карманов. Одет незнакомец был в льняную конопляного цвета рубашку, заправленную в коньячного оттенка кожаные брюки, сверху накинута куртка из мягкой на вид в тон брюк кожи, на ногах – коричневые ботинки с набойками. Филин отметил про себя необычный наряд незнакомца, но тут же позабыл об этом, когда тот обратился к нему: