Я задавался вопросом,
видишь ли это ты?
Ты улыбалась лукаво,
видела наше общее завтра
в интеллигентных парах
где-нибудь в библиотеке.
Здесь – седовласый мужчина
(вовсе не в римском панцире,
без портсигара и свиты)
спутнице тихо шептал
тонкости интернета;
там, где я был, – я видел только тебя,
может, ещё печеный картофель,
гроздья теряющий куст сирени,
тень с чашей в руке;
думал, что кровь – это важно,
как полнолуние в мае,
может, как стук калитки,
если сидишь и ждёшь.
Ты говорила, что я обязан,
просто обязан,
может быть, прямо сейчас
сесть написать роман о Пилате.
Я – глядел на тебя,
я – молчал.
Свет фонарей уходил в перспективу,
жёлтыми нитями связывая реальность
с чем-то большим.
*
После того была тьма –
древняя, грозная, – цвета чернил,
цвета вины, которая –
только на мне.
Сильно горела щека,
я – стоял и курил и думал.
Думал: вопросы крови сложнее –
сложнее вопросов жизни и смерти,
поступка и воздаяния,
сложнее боли, когда не спасают
вино и прохлада.
Свет фонарей исчез,
отдробил пространство и время,
оставив лишь чёрный холст,
может, пустую раму.
Тьма накрыла Ершалаим, –
башню, сады, переулки, базары,
гордых богов гипподрома, дворец, –
весь великий город;
тьма залезла в форточку спрутом,
я стоял и курил и думал,
я – жёг тот роман, который
писал урывками втайне, и –
когда почернела последняя из страниц, –
разбил ботинком бледное
«В белом плаще с кровавым подбоем…»,
мысленно поцеловал тебя,
как – твою прапрапрапра- – Генрих Четвертый,
выкинул сигарету,
вновь закурил,
сломал,
достал телефон из кармана…
*
Вижу: беззвучный режим,
от тебя шесть звонков и одна смс: «Как ты? «
Я не знаю, что можно сказать,
все слова обернулись плясками пламени,
и не загнать, не поймать, словно
это – последний день,
или что-нибудь вроде –
праздник песах,
гости на Патриарших,
майское полнолуние,
дымный картофель,
рваные гроздья сирени,
тень с нетронутой чашей вина,
тень у Лысой горы.
Я думаю, что вопросы крови сложнее…
Я – звоню.