– Как идёт продажа? – поинтересовался вневист, выискивая среди разложенных книг свою.
– Очень хорошо, – сразу отозвался Анатолий, – у меня «Закваски Фарисейской» только две книги осталось. Думаю, если не сегодня, то завтра всё уйдёт.
Когда взгляд Алексея Филимонова остановился на бутербродах с красной икрой, красиво разложенных вокруг его книги «Ночное слово», то поначалу вневист не знал, что и сказать, а только открывал рот, как вытащенная из воды рыба. Наконец, слегка заикаясь, произнёс:
– Это что ж такое делается? Почему на моей книге еда? И как всё это объяснить?
– Здесь всё очень просто, – начал объяснять Козлов, – чтобы хоть как-то обратить внимание на твою книгу, мы решили вытащить её на видное место и украсить сам видишь чем. Смотришь, книгу кто-нибудь и купит. А так она у тебя аж с 1999 года лежит где-то под спудом… А если и не купят, то хотя бы послужит она доброму делу – покрасуется как главная деталь натюрморта. Не зря, получается, печатал. Давай выпьем за твою книгу и за твой мудрёный вневизм. У нас ещё есть… – И наш прозаик, автор «Закваски», потряс плоской флягой из нержавеющей стали, и в ней забулькало.
У Алексея Филимонова лицо сделалось абсолютно симметричным, похожим на затвердевшую маску, носогубные складки разгладились, уши слегка ушли назад. Он вытащил из-под остатков разложенной закуски своё «Ночное слово» и среди бела дня опустил его в боковой карман пиджака. Не произнеся больше ни звука, наш вневист удалился с надмирной печалью, окутавшей весь его облик.
– Не понимает Филимонов, – сделал заключение Анатолий Козлов, – нашего дружеского к нему расположения. Вневист, он и есть вневист. Пора ему уже спуститься с небес на землю.
Геннадий Муриков – критик
Г. Г. Мурикова первый раз я встретил в Доме писателя на Звенигородской, 22. Меня пригласили на тематические чтения по Серебряному веку. Муриков был сосредоточен, бледен и после короткого доклада по Серебряному веку, словно споткнувшись о лежащее поперёк дороги бревно, остановился на Вяч. Иванове, сделав акцент на его творческом и брачном союзе с Л. Д. Зиновьевой-Аннибал. Она мечтала о «дерзком реализме», который поможет «с бережной медлительностью, всё забывая, читать и перечитывать книгу, которая подхватит читателя волною тончайшего, как кружевная пена, и меткого, как имманентная правда жизни, искусства». Вот как сам