– Рома? – по голым бетонным стенам, источавшим запах мокрого цемента, прокатилось с трудом уловимое неожиданное женское сипение, придавленное тяжестью обжигающего глотку кашля. Не успел ещё уйти в точку последний осколок сновидения, как раскатистый гром жара обрушился на единственное живое создание, застрявшее в этой комнате, как в скорлупе.
Прямо со сна, с ещё сохранившемся рубцом от подушки на щеке, женщина начала извиваться по отсыревшей от пота постели, стараясь убаюкать ломоту в обезвоженном теле, отчего её выцветшее испещрённое морщинками лицо покрылось горячим румянцем, какой проступает у юных застенчивых барышень, застывших мишенью на купидоновском стрельбище. Но не оказалось в этот раз ни барышень, ни разрывающего душу любовного зноя. Только вросший стальными шипами под кожу ошейник хвори, который то бросал измождённую женщину в колючий холод, то накрывал зыбучей жарой, пробивая очередной температурный рекорд.
Она не помнила, как заснула. Как грохочущее самыми тёмными мыслями сознание, вторые сутки ведущее неравный бой за тишину, запросило перемирия, и женщина, наконец, всеми фибрами души ощутила, как по капельки отступает дремучая злоба, уступая место полнейшей апатии к происходящему. Теперь, едва она успела облегчённо выдохнуть и потупить глаза после пробуждения, как гонимые лихорадкой цепи полубреда вновь двинулись на штурм удерживаемой высоты с новой силой.
Как незаметно и хаотично запутываются в клубок наушники, так и эта женщина, обмотанная сейчас, по её ощущениям, всеми канатами мира, не могла поймать точку отсчёта, с которой ей удастся вспомнить собственное имя, местоположение и понять, почему ей приснилась гибель рейса «Екатеринбург – Москва» пятилетней давности. Одно она знала совершенно точно – на дворе разлеглась глубокая ночь, а это значит, что очередной день прошёл, как безликий прохожий.
От маленькой пустой комнаты с голыми стенами, вдоль которых с месяц штабелями лежали рулоны обоев в ожидании часа быть доклеенными, веяло ужасом и смиренной безнадёгой – зимой, иначе говоря. Тягучей, идущей иглой прямиком под ноготь зимой. Где-то за стенкой скрипели двери – каждая на свой манер – и гулко пел топот призрачных ног, похожий на удары настенных часов. Лишь охваченная болезнью женщина, плавящиеся виски которой были готовы слететь с орбиты, знала, что это никакие не часы, а вполне конкретная фамилия, да к тому же ещё и сильно выпившая. Более того, эта фамилия числилась и за самой женщиной.