– Господин Гаршин, а почитайте нам свои стихи, – весьма некстати попросила Лиззи, явно положившая глаз на литератора.
– Просим-просим, – подхватили сестры, окончательно оконфузив молодого человека.
– Но я не пишу стихов, – возразил тот, нервно дернув головой.
– Какая жалость, – надула губки поклонница.
– Всеволод Михайлович очень скромен, – пришел к нему на помощь Будищев, пользуясь моментом, чтобы подобраться ближе к Люсии. – Но поверьте, поэзия ему не чужда!
– А вы сочиняете что-нибудь? – переключилась на него княжна Мещерская.
– Стихи нет, – двусмысленно ответил ей Будищев, – но сочинить что-нибудь могу запросто.
– Так сочините что-либо для нас, – неожиданно попросила Люсия.
– И спойте, – тут же добавила неугомонная Лиззи.
Будь на месте Дмитрия обычный человек, он бы, вероятно, смутился, но моряка трудно было назвать обычным. Совершенно лишенный слуха и умения петь, он обладал четкой дикцией, прекрасной памятью и счастливой способностью нести любую чушь, оставаясь при этом серьезным.
– Только если госпожа баронесса согласится мне аккомпанировать, – с готовностью согласился он.
– Но я не очень хорошо играю, – попыталась отказаться не ожидавшая подобного поворота мадемуазель Штиглиц.
– Поверьте, я пою еще хуже.
Отступать было некуда, и бедной девушке пришлось отправляться к роялю.
Прочие гости, явно заинтригованные происходящим, подтянулись следом, и скоро вокруг Люсии с Дмитрием собралась изрядная толпа.
– А что вам исполнить? – робко спросила баронесса.
– Да что угодно, – великодушно отозвался солист.
– И как называется произведение? – осведомилась не знающая, что ждать от этой импровизации, княгиня Долли.
– Девушка из маленькой таверны, – провозгласил Будищев, после чего зачем-то добавил: – Музыка и слова народные!
– Как мило, – скептически покачала головой хозяйка салона, но ее никто не расслышал.
Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан,
Девушку с глазами дикой серны
И румянцем ярким, как тюльпан.
Полюбил за пепельные косы,
Алых губ нетронутый коралл,
В честь которых пьяные матросы
Поднимали не один бокал.
Родись Эдвард Радзинский столетием раньше, он наверняка умер бы от зависти, слушая, с каким чувством Дмитрий декламирует эти незамысловатые строки. Ошарашенная Люсия выбивала пальцами по клавишам нечто непонятное, но по странной прихоти судьбы вполне соответствующее тексту. Слушатели же, особенно их женская часть, воспринимали и то и другое более чем благосклонно, а когда дошло до трагической развязки, даже расчувствовались.