Она тут же открыла нужную страницу дневника, разрисованную разнокалиберными разбитыми сердечками, а в середине этого художественного «великолепия» аккуратным почерком был выведен очередной пост о любовных страданиях Виолы Трубиной. Для удобства сестры переместились на диван в комнату тёти.
«Да, мне двадцать шесть лет. Разве это преступление? Разве я повинна в том, что время так безжалостно быстротечно? Я не знаю, каким нужно быть человеком, чтобы обращать внимание на эти жалкие цифры в паспорте. А ведь я была готова уехать с ним в горизонт, прижавшись к широкой спине в кожаной косухе»,– начала вполголоса читать Агата, и уже после первого абзаца от неконтролируемого смеха у сестёр появились слезинки в уголках глаз.
– Нет, Агата, ты можешь представить нашу Вилочку, уезжающую на байке в горизонт? Наша неженка за часовую поездку на электричке вся изводится: то у неё от печки пуховик по заднице вот-вот растечётся, то запахи от огородников странные. Хотя запахи и меня коробят,– заметила Маруся, одергивая коротенький топик.– Давай читать дальше, пока Лизка кафель оттирает, а то снова начнёт донимать нас нотациями о морали.
От предвкушения Агата высунула кончик языка и вновь уткнулась в фиолетовые строчки:
«Что с того, что я утаила четыре года своей жизни? Да, я хотела быть для него идеальной, а он выдал, что я интеллектом и на двадцать два с трудом дотягиваю, поэтому он и не заметил подвоха. И это мне говорит двадцатитрехлетний сопляк, который целый день проводит, ковыряясь в разваливающемся мотоцикле? К сожалению, он душевно пуст, конечно, мужчины созревают позднее, вот и Ваня не смог принять уготованные нам испытания, преодолев которые, мы бы стали настоящими половинками единого целого. Но нет… Он предпочёл подло расстаться со мной в дешёвой забегаловке. Моё сердце готово разметаться по этим ненавистным двенадцати квадратам, которые я теперь вынуждена делить с Марусей и её неправильным режимом сна. Ну почему жизнь так несправедлива?»
– Ты мне должна пятьсот рублей,– выпалила Маруся, выхватив у сестры дневник и протягивая ей ладонь.
– Получим жалование, и рассчитаюсь,– заговорщически прошептала Агата.– А я-то думала, что снова кулинарные пристрастия разбили лодку любви, о масштабе которой ещё недавно кое-кому хотелось кричать до хрипоты в ночное небо.