Неплохо. Особенно если Шевицы не предупредили Уоллеса о том, какие у миллионера слабости. – Если мы начнем перекидываться цитатами из великих, где отрицается все, и лишь исключительность моего призвания неприкосновенна, – сказал Цукерман, – мы здесь просидим до завтрашней полуночи. Позвольте, я отправлюсь домой и обсужу все со своим чулком.
Разумеется, обсудить он это хотел с Лорой. Он все хотел обсудить с Лорой, но ее здравомыслия он лишился, и как раз тогда, когда на него навалилось так много. Если бы перед тем как от нее уйти, он сначала посоветовался с рассудительной Лорой, он бы, наверное, не ушел. Если бы они расположились в его кабинете, каждый с блокнотом и карандашом, они бы вместе просчитали, по обыкновению методично и практично, какие полностью предсказуемые последствия неминуемы, когда начинаешь жизнь заново в канун публикации «Карновского». Но он ушел в новую жизнь, потому что, среди прочего, ему уже было невыносимо располагаться с блокнотом и карандашом и просчитывать с ней все как обычно.
Прошло больше двух месяцев с тех пор, как грузчики вынесли из занимавшей весь этаж квартиры на Бэнк-стрит в Манхэттене его пишущую машинку, его рабочий стол, его ортопедическое рабочее кресло и четыре каталожных шкафа, набитые заброшенными рукописями, старыми дневниками, записками о прочитанном, новыми вырезками и пухлыми папками писем, скопившихся с университетских времен. А также унесли, по их подсчетам, около полутонны книг. Лора, поборница справедливости, настаивала, чтобы Натан забрал половину того, что они нажили вместе, вплоть до полотенец, столовых приборов и одеял, а он настаивал, что возьмет только мебель из кабинета. Пока дебатировался этот вопрос, они стояли в слезах, держась за руки.
Цукерману было не в новинку переносить свои книги из одной жизни в другую. В 1949 году, когда он отправился из родного дома в Чикаго, в его чемодане лежали комментированное издание Томаса Вулфа и «Тезаурус» Роже. Четыре года спустя, в двадцать, он отвез из Чикаго пять коробок классики – покупал подержанные, выкраивал из денег на жизнь – к родителям на чердак, где они хранились два года, пока он служил в армии. В 1960-м, когда он развелся с Бетси, с уже не его полок он забрал тридцать коробок; в 1965-м, разведясь с Вирджинией, он забрал почти шестьдесят; в 1969-м он увез с Бэнк-стрит восемьдесят одну коробку. Чтобы их разместить, по его чертежам построили полки – три с половиной метра высотой, по трем стенам его нового кабинета; но хотя прошло уже два месяца и, хотя книги в его доме обычно первыми вставали на места, на сей раз они так и оставались в коробках. Полмиллиона страниц – никто их не открыл, не перевернул. Казалось, существует только одна книга – его собственная. И всякий раз, когда он пытался о ней забыть, кто-нибудь ему да напоминал.