К слову сказать, тогда Кируша этого не замечала и уж точно не думала про саванну. Ее мысли трепетали от германовского владения собой и словом. Она восхищалась тем, как столько слов можно так ловко и быстро компоновать в роскошные полотна, которыми впору украшать величественные замки. Им невозможно было не восхищаться тем самым первым и чистым наивным восторгом. Когда она, миниатюрная, с детства привыкшая замыкать строй, робко приподнимала правую бровь, видя его высоченную кудрявую макушку в начале строя на уроках физры, ее почему-то переполняла гордость и всё тот же восторг. Позже ей приходилось даже держать рукой капюшон, когда по дороге домой февральским солнечным днем она запрокидывала голову, глядя на него в надежде на поцелуй. Случалось, что девушка вставала на скамейку, чтобы…
Впрочем, это уже потом. Тогда Герман решался только провожать ее до дома, сумбурно предлагал нести рюкзак. Кира сопротивлялась, разумеется, но рюкзак передавала с радостью.
«Ладно. Пусть идет, раз хочет, рядом, но никаких до подъезда, только до угла дома», – ворчала она про себя, стараясь скрыть волнение. Издевалась, короче. И ей это даже нравилось. Нерешительность Германа не позволяла распознать и почувствовать в нем и толику бурлящего за фасадом многословия желания. А он всё ходил и ходил рядом, пока в один зеленеющий прохладой день, гонимый бурей подростковых гормонов, парень не набрался смелости, не позвонил и не пригласил ее на прогулку. Осчастливленная некстати опаздывала на курсы английского, докрашивала ресницы и плохо его расслышала, бросила только:
– Да, да, давай как-нибудь потом.
– Может в четверг, в шесть?
– Хорошо, извини, я убегаю сейчас.
Ликование Германа было недолгим. Через пару дней она вспомнила, что это «как-нибудь» как раз вот уже наступило, выглянув в окно проверить погоду и увидев его у подъезда, слава богу, без цветов. Шел дождь. А он всё стоял там и мок.
Кира металась по комнате, искала зонтик, потом выяснилось, что ее любимая юбка в стирке, потом тушь закончилась, а мама заняла ванную комнату на целых пятнадцать минут.
«Ну, зачем он стоит? – думала Кира. – Под дождем… Ну, пусть хоть под дерево встанет, под козырек».
Когда она, наконец собравшись, выглянула в очередной раз… В общем, не дождался он ее «как-нибудь», не смог, не захотел. Герман пораженно ушел, прихватив с собой дождь. И тут ей, этой маленькой, растерянной девочке, пожалуй, впервые в жизни стало дико стыдно и гадко смотреть на свое отражение в зеркале. Она хотела позвонить, но поняла, что он всегда звонил сам и у нее даже нет его номера. Для читателей, родившихся в эру смартфонов, это прозвучит дико, но тогда, в далеком 1997-м никаких переносных электронных устройств в квартире скромной учительницы французского не было. Вместо них был стационарный ящик с крутящимся циферблатом, стоял у всех на виду, никакой интимности не предполагал, как и функцию определителя номера. Просить телефон мальчика у одноклассников было пусть менее, но всё же стыдно. В общем, тот день был ее самой первой ошибкой. Этот бесконечный серый загубленный день.