Андрей где-то, отрывками сознания понимал – он бредит, но картина была настолько ясной и чёткой, что глубинный, исконный ужас ледяным панцирем сковал его сердце, и вот тут взялся за дело червяк. Тремя-четырьмя витками он обвил шею и грудь Андрея, сдавил так, что нечем стало вздохнуть, воздух стал обжигать, а потом кончился совсем. Андрей понял – он умирает. И в этот момент, последний и страшный, привычное равнодушие к смерти вдруг схлынуло, и бешеная жажда жизни заставила его напрячь в последнем усилии мышцы и все-таки глотнуть воздух. И вдруг червяк ослаб. Его как будто перерубили пополам, скользкая мерзость потекла из его обмякшего тела и залила все вокруг, бурля потоками вокруг лавки, на которой лежал Андрей, и вокруг стройных ног женщины с искрящимися волосами, испачкав её рубаху бурой грязью. Такой же, которая была на её клинке – остром и длинном, несущем жизнь и смерть.
– Андрюша, Андрюша, потерпи немного, это кризис. Опухоль твоя разрушена, но она ещё злая, будет душить тебя. Ты потерпи, я помогу. Давай – ещё капельку.
Сквозь фиолетово-серую пелену Андрей близко – близко увидел глаза Луши. Они впали от усталости и на осунувшемся лице казались особенно огромными. Из-под тёмного платка выбивались золотые завитки, в худеньких руках чуть подрагивала склянка с темной жидкостью и пипетка. Пахло кровью и какой-то травой, пахло яростно и душно. Андрею казалось, что ещё минута и Луша потеряет сознание, настолько бледной и прозрачной была её кожа. Он подставил губы, чуть приоткрыв, почувствовал едкий вкус зелья, и тут на него навалился такой всепобеждающий сон, что не в силах бороться, он откинулся на подушку и моментально провалился, как в глубокий омут.
… Яркое, почти весеннее солнце било в мутноватые стекла небольших окон так, что у Андрея даже через закрытые веки в глазах запрыгали красноватые зайчики. Он лежал на боку на чем – то очень мягком, укутанный по горло в тёплое и пушистое и подставлял лицо тёплым солнечным пальчикам. И они гладили его, лаская, по щекам, губам, щекотали, пробирались в ресницы. А тело было пустым. Совершенно пустым и лёгким, ничего не болело, не тянуло свинцовым холодом, не давило, не мучило. Андрей, наверное, чувствовал себя так мальчишкой, когда просыпался на своём топчане, вдыхал аромат свежевыпеченного хлеба и свежего меда и, приоткрыв один глаз, подсматривал за матерью, стараясь, что бы она не поняла, что он не спит, и ждал, когда она нальет полную кружку молока, поставит все на стол и выскочит во двор.