Пелагея быстро, как молодая, почти не опираясь на палку, выскочила в сени, полминуты пошебуршась, принесла корзину, обвязанную платком.
– На. Тебе. Все равно таких ты не найдёшь нигде, токмо у меня такие. Расти, на здоровье. Там, глянь, курочка одна – один в один, как твоя была. Как писана.
Луша открыла корзину и ахнула. Внутри, на мелко порезанном сене толпилось около десятка подрощенных цыплят. Плотненьких, глянцево-черных, мохноногих, с уже пробивающимися ярко-алыми гребешками. И только одна, явно курочка, отличалась от остальных. Серая, вся в разноцветных крапинках, с драчливо загнутым клювом и игриво-кучерявым, крошечным гребешком. Цыпленок с интересом посмотрел на Лушу хитрым, круглым глазом, пискнул и, подпрыгнув, склюнул что-то со стенки корзинки. Потом шлепнулся на дно, вскочил и задиристо толкнул грудью соседку – крупную и черную курочку.
– Аглая. Смотри, Андрюша! Это же просто вылитая Аглая. Копия!
Андрей взял курочку из корзинки, поставил её на пол. Та осмотрелась неспешно, побежала к Луше, деловито вскарабкалась на её тапку и оттуда какнула на пол, победно тряхнув гребешком. Луша с Андреем хохотали, прижавшись плечами, а Пелагея, потихоньку погладив Лушу по косе, прошептала, прослезясь : "Спасибо тебе, дочка".
Когда мать ушла, весёлая, благостная, чуть пьяненькая, Андрей лёг на топчан, вытянул ноги и закрыл глаза. Он очень устал, но впервые за многие годы не так, как раньше. Не было свинцовой тяжести в теле, острия, разрезающего внутренности, пустого звона в голове. Он просто устал, устал приятно, как человек после тяжёлой, но радостной работы. Проваливаясь в сон, он слышал, как звенит посуда, как плещется хорошо нагретая вода в корыте, чувствовал запах запаренной горчицы и золы. А потом сон совсем сморил его – лёгкий, светлый и исцеляющий.
Когда Андрей проснулся, было ещё не очень поздно. Закатный луч проникал в щель заботливо прикрытых ставень, шарил по лавкам и по столу. Он был уже совсем весенним, оранжевым, остреньким, таким тёплым, что даже рябой цыпленок, прикорнувший у печи, открыл осоловелый глаз и недовольно спрятал головку под крыло. Андрей вышел на быстро темнеющий двор, оперся о перила крыльца и с наслаждением смотрел, как по тропинке от сарая, клонясь от тяжести ведра, полного молока, навстречу ему шла Луша. Коса выбилась из-под платка, упала на грудь и распушилась, синие глаза в густеющих сумерках казались фиолетовыми. Андрей взял у неё из рук ведро, поправил платок.