Клео довелось постоять за десятками пурпурных бархатных занавесов, кулис и задников; она сотни раз совершала этот почти колдовской ритуал: помотать головой слева направо, проверяя, надежно ли закреплены волосы; попрыгать на месте, разогревая мышцы, и ждать, когда режиссер начнет обратный отсчет: «Четыре, три, два, один». Костюмерши в последний раз пробовали на прочность застежки и поправляли традиционные диадемы из перьев, на вид легкие и воздушные, но из-за металлической арматуры тяжелые, как рюкзак со свинцом.
Клео, как и ее подругам, нравилось, стоя за кулисами, прислушиваться к реакции зала: кто-то чихнул, кто-то прочистил горло – что-то сегодня публика какая-то нервная…
Едва выйдя из автобуса – они приезжали из Дижона, из Родеза, из аэропорта, – они рассаживались, галдя как школьники на перемене, ослепленные блеском хрустальных бокалов и медного ведерка с шампанским, восторгались белизной розы в прозрачной вазе, проворством официантов, красными банкетками и белоснежными скатертями, мраморной, с прожилками, парадной лестницей. Мужчины разглаживали брюки, помявшиеся за время поездки, женщины ради такого случая посещали парикмахера. Билеты, купленные заранее и убранные в бумажник, были подарком ко дню рождения или свадьбы – такие деньги тратят только раз в жизни. В зале гас свет, и по нему проносился восхищенный шепот; в темноте отступали заботы, забывались долги и одиночество. Каждый вечер, выходя на сцену, в пыльное тепло под софитами, Клео чувствовала, что ее пробирает до печенок.
Появлялись танцовщицы – грациозные движения, точеные фигурки. Подняв красиво округленные руки, они выстраивались в глубине сцены в сверкающую шеренгу одинаковых лакированных улыбок, синхронно поднимаемых ног, шуршащей роскоши и блесток.
Сталкиваясь с ними на выходе из театра, зрители не узнавали их в бледных усталых девушках с тусклыми от частого употребления лака волосами.
Клео где-то прочитала: маленьких детей завораживает сияние фарфоровой тарелки, что объясняется нашим древним страхом умереть от жажды.
Клео где-то прочитала: изобретение блесток было делом случая. Генри Рашмен, работавший на фабрике в Нью-Джерси, избавлялся от отходов при производстве пластмассовых изделий, измельчая их. Долгие годы он терпел грохот машин, пока однажды – шел 1934 год, – собираясь идти домой, не заметил, как в чане с опилками блеснуло что-то похожее на крохотный драгоценный камень. День клонился к вечеру, и в его неярком свете дробилка, припорошенная золотой и серебряной пылью, посверкивала слюдяными переливами. Опилки отражали свет.