Через какое-то время ряды бредущих людей пополнили советские военнопленные. Их вид ужасал – все измученные ранами и голодом. Они носили изрядно потрепанную форму, некоторые шли босыми.
Когда их погнали в общей колонне, возникла некоторая неловкость со стороны мирных людей по отношению к советским солдатам. Их вид совершенно не походил на то, что пелось в песнях и воспевалось в стихах. Солдаты выглядели униженными, они ощущали на себе недружелюбные взгляды. И в них читалось откровенное недоумение: как же так, ведь вы же непобедимые! Ведь вы сильнее всех, ведь мы недоедали и пахали как проклятые, чтобы вы могли нас защитить. А вы?.. А вы выглядите, как побитые собаки! Вы, поджав хвост, бежите, оставив свой народ, который должны защищать!
Но постепенно ярость уходила. Тот, кто осуждал бойцов за неспособность их защитить, вспоминал, что и его близкий человек сейчас на фронте. Может так случиться, что и он сейчас вот так вот бредёт, весь израненный и беспомощный, а помочь-то и некому. И тогда глаза людей наполнялись жалостью. Вот уже кто-то полез в котомку и достал оттуда кусочек сальца с хлебушком и украдкой, чтоб не видали немцы, уже суёт в руку рядом идущему бойцу.
И поползло по колонне шепотливое милосердие, напрочь изгнавшее сперва вылезшую на поверхность злобу. Теперь уже из головы колонны народ по цепочке передавал кто что мог. Кто яблоко, кто вареную картошку. Медсестра Даша, сопровождавшая из Свердловска детей, не побоялась и сначала передала раненым бойцам немного лекарств. Она была еще молода – лет двадцать от роду, не больше. Все молодые люди – романтики, и им кажется, что плохое может случиться с кем угодно, но только не с ними. Что это плохое никогда не накроет их своей тенью. Наверное, поэтому она, окончательно осмелев, стала перевязывать раненого молодого солдата. Его рука выше локтя опухла, и ее наспех перевязали подручными средствами. Рана кровоточила, и от этого повязка имела грязно-черный цвет. Солдату было плохо.
– Сестрица, – шепотом просил ее оказавшийся рядом пожилой солдат, – ты бы привала подождала, – если ненароком немец увидит, худо будет, они такого не любят. На привале мы тебя прикроем от них, вот ты и поможешь сердечному. Знамо, молодой еще, ему жить нужно.
– Дядечка, я скоро, они не увидят, да и люди же они, я ничего плохого не делаю, а выполняю свой долг, – скороговоркой прошептала она.