– Оба мертвы. Писарь попал под телегу, палач погиб в драке за городом. Злая фортуна, верно, инквизитор?
– А Лютхофф умирает в лазарете… И вправду весьма злая фортуна, ваша милость.
– Я не знаю, кто дал приказ уничтожить документы. А на ваш взгляд, кто мог это сделать?
– Никто, ваша милость воевода! Даже канцелярия епископа не имеет на это права. Кто-то должен был нарушить правила. Но за такое сурово карают.
– Кто мог потребовать от инквизиторов выдачи документов?
– Папа или епископ. Более никто.
– Но мы оба знаем, что есть и еще некто, – он словно подчеркнул два последних словах. – Но говорить об этом мы не станем, ибо, насколько я знаю, дело не в монастыре Амшилас, и не во Внутреннем Круге.
– Каком круге? – я широко раскрыл глаза, надеясь, что мое удивление сойдет за искреннее: я не намеревался обсуждать с послом чужой державы столь тонкие вопросы.
– Документы затребовали посланники папы. Оригиналы и копии, – Заремба усмехнулся в усы, игнорируя мой вопрос.
– А знает ли ваша милость, кто был тем посланником?
– Брат альмосунартий Маурицио Сфорца.
– Кто?!
– Вы знаете этого человека?
Конечно же, я знал. И был рад узнать, что не обо всем в моей жизни известно польскому аристократу.
– Да, – кивнул я. – Осмелился бы сказать, что он – исключительная каналья, вот только боюсь ранить ваш слух подобными словами, ваша милость воевода.
– Слыхал я слова и похуже, – Заремба снова усмехнулся.
– Он все еще парализован?
– А как же. Двое людей носят его в специально приспособленном кресле. И – может, знаете, что означают литеры «ГЛ», вырезанные на его щеках?
– Происходят от имени Гаспара Лувайна, именуемого Веселым Палачом из Тианнона. Веселый Палач украсил его так однажды ночью, после чего погиб, – пояснил я.
– Вы много об этом знаете…
– Я был тогда в Штольпене и вместе со Сфорцой проводил некое расследование. Он хотел отдать меня под папский суд.
Заремба протяжно присвистнул.
– Так между вами и братом-милостынником – отнюдь не любовь, а? А вы знали, что он здесь? В Аквизгране?
Я не знал, и информация эта не улучшила мое настроение.
– Он нынче важная птица, – добавил воевода, что еще меньше пришлось мне по вкусу. Подумать только, я ведь однажды мог совершенно безнаказанно убить Сфорцу! И теперь жалел о своей кротости. – Однако вернемся к интересующим нас вещам, вот только сперва давайте выпьем, поскольку язык мой иссох, – на этот раз Заремба сам разлил вино в кубки, ибо слуга уже некоторое время как исчез за дверью. – Так, о чем это мы… – начал он, опрокинув напиток в глотку.