Вот она, стоит. Всего тридцать–сорок шагов от меня. Мои ноги обратились в хрусталь, каждый шаг запускает тонкий звон. Ком в горле, дышать тяжелее, но я иду, машинально, как помешанный. Её низенькая фигурка наполняет душу нежностью. Оттенки черного, от короткого каре, до самой тени на асфальте поглотили мой взгляд и теперь я нахожу свой вид смешным… Эти синие джинсы в сочетании с белой майкой по-клоунски пестрят, а еще я чувствую, как краснею от стыда… Только черная, кожаная куртка прикрывает весь этот срам…
– Привет, Аркадий. – Протянул тонкий голосок, вслед за звучанием которого она открылась для объятия.
Оказалось, я уже стою возле Елены, ослепленный мыслями и этой красотой… Её голубые глаза робко заглянули в мои, терпеливо ожидая, пока я очнусь. Больше нечему удивляться и можно ожидать чего угодно. Всю жизнь мне были чужды объятия и никогда не было сложным найти повод или способ их избежать, но сейчас, я сам бросился в эти ангельские руки.
– Можешь звать меня Эшь.
Эшь, так меня придумал называть Артур и до сих пор, только он так и называл. А теперь и она, это честь. Бездонно голубые глаза, изящно-белая кожа, идеально–удивляющиеся брови и тонкие, таинственные губы. Весь этот образ промелькнул в секунду, но крепко въелся в память.
Мы уже идет бок о бок, а я совсем ничего не могу сказать. Меня заковали в тело безмолвного робота, из которого я пытаюсь высмотреть Елену и хоть как-нибудь прикоснуться. Нет, нельзя молчать!
– Расскажешь что-нибудь?
Мой голос, прошёлся как грубый напильник по струнам скрипки, пытаясь сделать то, что приметил у смычка. Я не смычок, совсем не умею говорить… Что бы наказать рот за ошибку, прикусил губу…
– Попробую, но я боюсь спугнуть тебя своими рассказами.
– Это уже невозможно!
И она начала рассказывать, каждое её слово – часть прекрасной композиции. Да, в этих рассказах полно друзей и самых разных историй с ними – концерты, пьянки, бары, вписки. Но пугает меня не то, что все это противоположность моей жизни, а то, что во всех этих историях нет моего участия… Спугнуть же меня уже было невозможно, да и с чего я взял, что жить аскетом правильнее, чем расточителем жизни? Уже скоро нам прощаться, но я ликую – ещё одно объятие. Со стороны может показаться, что мы два робота, от неловкости и сдержанности. Моя неловкость и сдержанность рождена восторженностью, и как бы хотелось удостовериться, что её неловкость и сдержанность не рождены отвращением… Объятие! Дольше чем принято, но много меньше, чем я бы желал.