Постоянно, в бешеном темпе происходящая работа не оставляла кружащуюся от усталости голову и намного больше утомляла, чем повседневный труд по положению. Сознание будто убегало или, скорее, собиралось убежать, было всегда на старте, и попытки придержать его или с линии старта отвести, оставались безуспешными и, хотя не прекратились совсем, сделались незаметными для Абросимова. Теперь ему удавалось лишь почувствовать громоздкие разминки сознания, подтягивающие голову и остальное тело за собой и оставляющие все же их на месте.
Такое со многими людьми бывает, может, и остальные рабы про себя понимали в этом же роде.
Эти рабы могли понимать свою ситуацию подобно ему – видимо соглашаясь с возможностью увлечения карьерой раба. Не потому, что их успокаивали мифологические и исторические прецеденты – они не очень-то были знакомы с Ветхим Заветом, конечно, не читали романа и предваряющего его эссе Томаса Манна, вообще, были слабо подготовлены для критического осмысления своего статуса, но просто так им было удобней.
Таким образом, возникшее у Абросимова самоопределение «Иосиф и его братья» оказалось неточным в смысле образа. Но, учитывая его изначальную неточность (остальные сыновья Иакова не были рабами в том смысле, в каком были рабами Иосиф и Абросимов с теми, кого он в шутку обозначил братьями), оно приобретало другую (неуловимую на новом витке спирально задуманного тропа) верность, подтверждавшую общность участи, которая уже через секунды предлагала освоить очередной нюанс придуманного сходства, и понималась как-то иначе.
Трудно сказать, как думал Абросимов сначала и что считал верным после – будто поэт, в сегодняшних стихах и снах он отстаивал те положения, с которыми беспрерывное письмо природы вынуждало его мириться спустя месяцы или несколько лет. Также трудно проявить причины большинства или всех дельта неустойчивых воззрений Абросимова.
Тем не менее, то или иное – отличное от коротких и ускользающих мыслей – длящееся заметное время, иногда прорывалось в его голову. Для Абросимова заметное в последнюю очередь, но эффектом наблюдателя не описываются состояния и процессы в природе – он только коэффициент такого описания.
Однажды за косяк – по дощатой гати, наведенной над периодически затопляемой частью острова, Абросимов таскал солярку в ведрах, споткнулся и опрокинул одно из них в полуторакубовую чашку с пробитой кашей – даги его избили и бросили в мокрую яму, зарешеченную деревянными кольями. В это и почти всегда в любое другое время в ней жил Сергей Арсентьевич – лымарь белоглазый, старик с правой рукой, обрезанной по локоть.