Зачем он это говорил? Чтобы возвести стену. Поставить все на место. Как было. И не трогать больше.
Но Баснер, несмотря на дрожавшие пальцы и слезы, опять выступившие на глазах, сумел удержать себя хотя и в состоянии потрясения, но все же в данной, а не желаемой, реальности.
– Это Ада, – произнес он металлическим голосом. – И на вашей фотографии – Ада. И оба мы летим на ее похороны.
Чушь! – воскликнул Купревич. То есть хотел воскликнуть. Вместо крика получился хрип – неприятный и тем не менее подтвердивший то, что в сознании не укладывалось и уложиться не могло в принципе. Это Ада. И на этой фотографии – Ада. И оба они летели на ее похороны.
Баснер захлопнул альбом и спросил:
– Что это все значит, черт возьми?
– Не хотите же вы сказать… – Купревич не закончил фразу, потому что окончания у нее быть не могло. Ничего сказать Баснер не хотел. Он задал вопрос и ждал ответа. Говорить должен был Купревич, но и ему сказать было нечего: он не понимал, не представлял и не знал, как можно понять и представить то, что сейчас произошло, если это, конечно, не было невероятным и жутким совпадением.
Первым не то чтобы пришел в себя, но оказался в состоянии продолжить разговор Баснер. Он опустил столик на спинке впереди стоявшего кресла, положил раскрытый альбом так, чтобы фотографии были хорошо видны Купревичу, и жестом предложил соседу положить рядом свою фотографию Ады. Купревич сделал это, продолжая в уме строить предположения о том, за каким дьяволом Баснеру понадобилось устраивать представление, для чего он подделал фотографии и вообще какое может иметь отношение к Аде.
Баснер склонился над фотографиями, переводя взгляд с одной на другую, убедился в том, что Купревичу было уже ясно, и, неожиданно успокоившись, сказал по-русски:
– Моя Ада родилась четырнадцатого июня тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года в Ленинграде.
Он ожидал, что Купревич назовет другую дату?
– Четырнадцатого июня одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого. В Ленинграде, – Купревич тоже перешел на русский.
Баснер задал неожиданный, хотя и естественный вопрос:
– А детской фотографии Ады у вас нет?
Детских фотографий Ады у Купревича было сколько угодно. Лежали они в альбоме, альбом – на книжной полке, полка – в комнате, которую они с Адой называли библиотекой, хотя Купревич использовал ее как кабинет. В их доме в пригороде Бостона, откуда Купревичу до работы было час езды, а Аде до театра – минут сорок, если не было пробок.