Тормошил одну из конечностей собравшийся покинуть подвал главный завсегдатай – пан Кубельчик. Совсем по иному вёл себя Бенбойкайло. От общей усталости он перестал притворяться, держа в руке ни лампочку ни свечку, а баскетбольный мячик. Зачем? Он-то хорошо это знал. Я тоже, но совсем другое: про общее знание. Хотя, как мне говорили, знать можно и не зная, что, мол, знанию не подлежит. Вот как интересно получается.
Особенно усердствовал стоявший со мной рядом названный Иваном Гаврилычем:
– Знание, – шептал он мне на ухо, – и есть я сам, кем был, тем навсегда и останусь. Знание даже то, что не очень… Этот лицедей то и дело старался подбросить хрустальную вазу, неизвестно откуда появившуюся в подвале. Ему, конечно, такое сделать не разрешили категорически.
Другие к тому времени успели отделаться от всевозможных поделок, среди них, глиняные маски.
Покидая подвал, каждый оказался на взморье и вместе с другими распевал давно забытое:
Ать два – взяли
и распались
и распали на дому.
Анджи-банджи
панш авму.
Яц сим сулью
стур и стра
стры сву песс
ши без шу
ши без шу
И опять сначала:
Ать два – взяли.
Громкое пение. Лес первых и погожих струн, безмолвных струй.
И тогда за выходившими и поющими кто-то беззвучно смотрел, должно быть сверху, напоминая упавшую в пространстве луну, ветер, даже воздухоплавание, даже парус, даже крест, значит многое.
Там, в тяжёлых грубых тучах, приятных стру́ях, в затухающем от усталости сознании, в каждом проподнющем взгляде виделось, виделось, виделось…
О, господи!
значит смей и омвей
значит амун
значит – амук
значит – аминь.
Ташкент, Москва, Ленинград
1943–1988
итак подвал… отнюдь не тот,
я там бывал.
Зачем, зачем, – меня вы спросите?
В. Хлебников
лето 1914 года
Разумный друг,
обутый вдруг.
С перстом разутым
и воздетым.
Тот подмыт,
подбрит, завит,
Ты – только ты, – убит,
гурьбой задетый.
У нас не то,
у вас не так. —
Волнуйся в такт
пустынной катке.
Там волны бьются гладки,
тут чайки вьются телом гадки.
О, сколько грубых лет,
зверей калек
мучительных дверей
в обратное пространство.
О, сколько мух
и сколько мук!
Под крышами и бездонными провалами печных труб, вознесённых в сумеречную темноту Петербурха…
Там связь литавр,
здесь чернь и грязь,
но в блеске Невский.
Там стоны струн,
здесь невских струй
леса.
стры сву
сры щук
щи шу
шы зук…
Далее сведения для тех, кому предстоит посетить продуваемый балтийскими ветрами раус, чтобы сообщить о подземных встречах, происходящих в здешнем подвале, каждую неделю, с пятницы на четверг, ровно в полночь. Прохожим, преобразившимся в гостей, представляется случай сбегать по ступеням, в которых некоторые предусмотрительно заменены холстиной, соломой, всякой всячиной…