***
– Просыпайся. – Стоять на одной ноге было неудобно, но Бера ещё раз пнула Кнэфа.
Тот заворочался среди перьев, уткнулся лицом в подушку, марая её подводкой для глаз.
– Вставай! – Бере не понравились истерические нотки в собственном голосе.
Перевернувшись на спину и приоткрыв глаза, Кнэф сжал виски:
– А, это ты?
Меч в руке Беры дрогнул, она приставила острие к бледной жилистой шее Кнэфа со следами царапин:
– Расскажешь о том, что тут было – убью.
– А о том, что было в трактире и в переулке за ним – можно? – болезненно поморщился Кнэф.
От злости у Беры заскрипели зубы:
– Ты…
– Что – я? – Кнэф повернулся, и ей пришлось сдвинуть меч, чтобы не вспороть проклятому чародею горло. – Ты бы попить принесла, а? Во рту сушит, сил нет.
– Убирайся, – прорычала Бера.
Остриё прошлось по челюсти Кнэфа, из царапины выступили четыре бисеринки крови. Вытирая их, Кнэф смотрел на Беру с презрением:
– Мне будешь мстить за то, что Ёфур предпочёл Амизи? Глупо.
– Нет. – руки Беры тряслись. Кнэф осторожно отвёл остриё от шеи. Бера не могла унять дрожь от захлестнувшей её ненависти к себе – и к Кнэфу: за то, что видит её в таком состоянии, видел её рыдающей, слабой, разбитой, за то, что утешал и говорил: «Давай, поплачь, как нормальная девушка, и всё пройдёт», за искренность похвалы его мужской силе и повод её произнести. – Ты не должен был… пользоваться моей слабостью.
Отведя взгляд, Кнэф покачал головой. Проскользнув мимо меча, поднялся:
– Я не обязан за тебя думать, леди Бера. Если женщина себя предлагает – это не вина мужчины.
Вытряхнув из волос белые пёрышки, Кнэф почесал живот, ничуть не стесняясь наготы. А Бера с особой остротой ощутила, что стоит перед ним в чём мать родила. К её лицу неожиданно прилила кровь, хотя смущаться было поздно: за ночь Кнэф успел основательно изучить её тело.
Кнэф оглядел пол и вышел. С мечом наготове Бера ринулась за ним.
Дверь её комнаты выходила в коридор, опоясывающий по второму этажу внутренний квадратный холл, стеклянную крышу которого поддерживало шестнадцать колон. В фонтане в середине холла плавало надкушенное яблоко. В углублении сакрария перед урнами предков не горели лампады, отчего озарённое тусклым светом помещение казалось мрачной пещерой.
«Я же должна была долить масло, – запоздало спохватилась Бера. – Только бы родители не узнали».