Вернувшись из клиники, Радин начал покупать себе тетради, наточил целый стакан карандашей, но работа все равно двигалась медленно, так медленно, что он уже не верил, что сможет закончить. Роман утопал в черновиках, черновики теснились в ящике стола, как некрасовские лакеи в прихожей, а дозваться никого решительно невозможно! В Порту он надеялся поймать волну и взял с собой основную тетрадь, толстую, рассыпающуюся, похожую на записную книжку букмекера.
* * *
Синий железнодорожный плед в лунном свете казался белым, поезд шел быстро, постукивая по стыкам, мелкий заветренный зубчик месяца летел за ним не отставая. Радин свернул куртку и сунул ее в багажную сетку, стараясь не шуметь. Розетки в купе не оказалось, зато обнаружился ребристый кружок радиоточки. На одной полке стоял чемодан, на другой, повернувшись лицом к стене, спал человек, лунный свет косо падал на крупную лысую голову. Радин замешкался, задел какую-то палку, с грохотом упавшую на пол, и тут же услышал шаги проводника. Тот показал большим пальцем на юг, пытаясь, видимо, сказать, что попутчик сел в Фаро, и посветил фонариком на пол, где они увидели трость с набалдашником в виде утиной головы.
Поставив трость на место, Радин устроился на своей полке, включил тусклую лампочку, достал тетрадь и собрался было работать, но тут попутчик завозился и спросил простуженным голосом:
– Пишете? Давно я не видел, как пишут ручкой по бумаге.
– Простите, что помешал вам спать.
– Вы русский? У вас славянский акцент, я его всегда узнаю!
– Да, русский, но живу здесь уже четыре года. – Радин захлопнул тетрадь, щелкнул выключателем и вытянулся на полке.
Попутчик спустил ноги на пол и сидел, облокотившись на откидной столик, где в железной вазочке белели хризантемы. Луну затянуло тучами, в купе стало темно, однако попутчик выпил воды и говорил теперь не умолкая: о погоде на побережье, о выставках, о скандале в футбольном клубе. Радин пытался отвечать междометиями, но голова становилась все тяжелее, и наконец, пробормотав извинения, он закрыл глаза.
– Это настоящая, безупречная смерть, – донеслось до него сквозь сон. – Непременно посмотрите на нее, когда будете в галерее. Вы ведь русский, вам доступны вещи такого рода. Смерть именно так и выглядит: августовское небо, сизая рябь на речной воде, погреба с портвейном. В ней нет ничего бесчеловечного.