– Говорят, это черные волки. Мы столько лет жили спокойно. Люди считают, что это проклятие. Что-то вроде “время пришло и возможно нам всем придет конец”.
– То самое проклятие? – переспросила Софи.
– Ага, оно. Честно сказать, я толком не разбираюсь во всех этих историях. Родители в детстве рассказывали какие-то сказки. Я их практически не помню. Как вообще к сказкам можно серьезно относиться?
Софи ничего не ответила. Родители ей никогда об этом не рассказывали, может быть не успели. Она пару раз пыталась узнать у соседей и у женщин, собирающих яблоки, но они, похоже, знали столько же, сколько и Софи. Только бабушка Ванархи, казалось, имела представление о проклятии, но напрочь отказывалась говорить о нем. Теперь-то у нее не выйдет сменить тему, подумала Софи и решила завтра после сбора яблок зайти к бабушке, которая, впрочем, бабушкой ей не приходилась, но почему-то просила себя так называть.
Урожай выдался скромным. Если в прошлом году яблони клонились к земле, то в этом яблоки можно было пересчитать по пальцам. Поэтому-то многие женщины, которых Софи знала веселыми и счастливыми, теперь скрывали печаль за улыбками. Только дети не чувствовали опасности, которую несла зима. Они задорно носились вокруг деревьев, пытаясь поймать друг друга, то и дело переворачивая корзины с урожаем. Ярко-красные плоды скрывали внутри впитавшееся за лето тепло раскаленного солнца. Люди бросали их зимой в очаг и наслаждались взрывами жара, уюта и радости. Софи улыбнулась от воспоминаний. Она, как и все остальные, прекрасно помнила, как становится хорошо в доме.
Зима защемляет в людях счастье, сжимает его под прессом холода и жуткой вьюги, пока оно совсем не исчезнет. Подул сильный, далеко не летний ветер и перевернул полупустую корзинку.
Бабушка Ванархи как будто знала, что Софи направляется к ней и открыла дверь до того, как девушка постучала.
– Заходи, милая, – сказала она, пропуская Софи в просторную гостиную.
Между двумя креслами уже был подготовлен столик с керамическими чашками и небольшим чайником. Дом бабушки Ванархи стоял особняком на краю деревни в окружении елей и формой напоминал несколько слипшихся оплывших свечей: венчала домик искривленная конусовидная башня, устремленная к небу. Россыпь разномастных окон придавала ему еще большую странность.