Вот так. Выходит, всё. Он оглянулся. Эта каюта была его домом последние пять лет. Пора возвращаться на родную планету. Стоун решительно развернулся и направился в обиталище русского.
Модуль «Zarya» привычно стонал от напряжения в корпусе. Бывало, Стоун опасался, что эта штуковина того и гляди отвалится, но годы шли, и ничего особенного не происходило. Старая рухлядь конца 90-х держалась молодцом.
– Эй, а тебе есть, что забирать, я вот… – Стоун влетел ко Льву и осёкся.
Панорамные окна в отсеке были раскрыты, и Стоун увидел тёмный силуэт на фоне золотого рассвета – первого рассвета после ядерной войны.
– Всё нормально?
Стоун и сам почувствовал, насколько глупо и беспомощно это прозвучало.
– Нет, – глухо отозвался силуэт.
– Я ошибся каютой. Я ищу беспечного русского старика, так что если…
– Стоун, что ты видишь?
Стоун растерялся.
– Там, внизу? Океан. А ты что видишь?
– То же. А знаешь, что я видел раньше – каждый раз, когда станция пролетала над тем, что когда-то было Россией?
– Не знаю. Что ты видел?
– Тоже океан.
«Ага», – подумал Стоун.
– Океан упущенных возможностей и несбывшихся надежд.
«А-а», – снова подумал Стоун.
– Не только моих. Всей нации. Некогда огромная империя. Столько потенциала. И всё – в никуда. Забвение. Теперь это горстка автократий третьего мира. Признайся, ты ведь даже не подумал о русских, как о потенциальных агрессорах, Стоун?
– Нет, – признался Стоун. Куда им.
– Наш конец наступил задолго до этого, и подкрался он незаметно. Как, впрочем, и всегда. Знаешь, мне ведь толком и некуда было возвращаться. Я не знал, к какому из удельных княжеств теперь отношусь. Вот и коротал дни здесь, с вами.
– А близкие?
– Никого не осталось, – ответил Лев. – Единственный ребёнок погиб задолго до того, как я переехал на эту станцию.
– Мне жаль.
– Да.
Лев словно подвёл черту. Стоун уже знал, что тот скажет теперь.
– Я останусь здесь.
Они помолчали. Далеко внизу океан разбивал волны о точки островов.
– Стоун, что приходит тебе на ум, когда слышишь: «Советский Союз?» Самое первое? – спросил вдруг Лев.
– ГУЛАГ, – честно ответил Стоун.
Лев рассмеялся и закивал.
– Да, несмываемый позор. Вот что в итоге будут помнить о русских – дутое самомнение, мифическое величие и беспредельную жестокость. Не балет, не sputnik, не Чехова и Толстого, а лагеря и Холодную войну… Ты читал Толстого, Стоун?